Тьма сгущается
Шрифт:
А если конунг Свеммель прикажет, его волшебники начнут резать ункерлантских крестьян, или старух, или кого там полагалось резать… С одной стороны, сержант мечтал, чтобы наступление было поддержано чародейством — тогда ему скорей удастся уцелеть. А с другой — он не мог не думать о той цене, что платила его страна за избавление от альгарвейских захватчиков.
Вдоль траншеи прошел капитан Хаварт.
— Атакуем завтра перед рассветом, — объявил он и двинулся дальше.
Леудаст предупредил каждого бойца отдельно. Солдаты болтали между собой вполголоса. Они были готовы к бою. Нет, они рвались
Когда ночная тьма сменилась предрасветными сумерками, земля вздрогнула. Леудаст взвился, точно ошпаренный. Он был готов выскочить из траншеи в ту же секунду, как землетрясение усилится, но этого не случилось. Выглянув из окопа, сержант увидел, как встает лиловое пламя над вражескими позициями — кровавую волшбу творили ункерлантские чародеи, не альгарвейские. Леудаст взмолился про себя, чтобы жертвы его соотечественников помогли им победить в этой войне.
На передовой раздался визг офицерских свистков. Поскольку Леудаст официально не считался офицером, внести свою ноту в эту какофонию он не мог.
— Шевелитесь! — заорал он. — Негодяи напросились на драку — они ее получат!
— Хох! — грянуло над передовой. Солдаты выпрыгивали из траншеи один за одним. — Хох-хох-хох! За конунга! Хайль Свеммель! Хох!
Леудаст тоже ринулся вперед — крошечная капля в сланцево-серой волне.
Сколько бы соотечественников ни зарезали ункерлантские чародеи, чтобы обрушить боевые заклятия на солдат Мезенцио, им не удалось полностью подавить сопротивление врага. Среди наступающих ункерлантцев рвались ядра, пробивая в их рядах бреши, которые приходилось заполнять из резерва. Рыжеволосые солдаты вели огонь из окопов.
Но, как ни старались они, ни остановить, ни даже серьезно задержать наступающих они не сумели. Тут и там не успевший отойти в тыл альгарвейский солдат поднимал руки, пытаясь сдаться в плен. Некоторым это удавалось. Большинство получали лучом в грудь за свои хлопоты.
— Вперед! — орал Леудаст, следуя примеру капитана Хаварта, который ухитрялся одновременно быть в каждой роте своего полка.
Ункерлантские чары измочалили укрепления альгарвейцев чудовищным образом — настолько чудовищным, что Леудасту и его товарищам нелегко было бежать по вздыбленной земле. Тут и там из трещин еще проглядывал огонь. Сопротивление противника оставалось едва заметным.
— Это почти что слишком легко, — бросил Леудаст, когда капитан Хаварт пробегал мимо в очередной раз.
— Мне нравится! — воскликнул подвернувшийся под руку Альбойн.
Но Хаварт тревожно оглянулся:
— Вот-вот. Слишком мало дохлых рыжиков, на мой вкус. Куда они все попрятались, гниды?
— В землю затянуло, когда окопы закрылись? —
— Надеюсь, — ответил капитан. — Потому что иначе мы с ними очень скоро столкнемся, и они нам вряд ли будут рады.
— Да пожри их силы преисподние! — ругнулся Леудаст. — Мы им тоже не были рады!
Он бежал, спотыкался и бежал дальше, недоумевая, как же глубоко укрепили рыжики свои позиции: траншеям, и огневым точкам, и брустверам не было конца.
А потом, как и опасался Хаварт, из окопов, не тронутых ункерлантским заклятием, посыпались альгарвейские солдаты. Дальше стало тяжелей.
Вместе со своим взводом Тразоне вытянулся по стойке «смирно» перед казармами в Аспанге. Вдоль строя шел майор Спинелло, сжимая в руке коробку с медалями. Перед каждым солдатом он останавливался, прикалывал к мундиру медаль, шептал пару слов на ухо, целовал в щеку и двигался дальше.
— За то, что пережил эту клятую зиму, — промолвил он, когда очередь дошла до Тразоне, приколол медаль на положенное место и перешел к стоявшему рядом Кловизио.
Наконец все получили свои награды, и Спинелло ушел.
Тразоне пригляделся к своей награде. На медали была выбита карта восточного Ункерланта и два слова: «ЗИМНЯЯ ВОЙНА». Солдат похлопал по плечу сержанта Панфило:
— Ну не здорово ли? Теперь и мы получили свои знаки почетных отморозков.
Панфило расхохотался, но тут же посерьезнел:
— Мертвецы только теперь начинают оттаивать. Если хочешь поменяться местами с одним из них, едва ли он станет возражать.
— Благодарю покорно, сержант, мне и на этом свете неплохо, — отозвался Тразоне. — Но и через двадцать лет, стоит мне глянуть на эту драную медяшку начищенную, как у меня будут мерзнуть ноги и во рту встанет вкус подтухшей бегемотины. Когда я доберусь, наконец, домой, я об этом скорей захочу забыть, а не вспоминать.
— Это сейчас, — согласился Панфило. — Но ты вспомни, сколько раз тебе доводилось слышать от ветеранов Шестилетней войны обо всем, что им довелось пережить?
Тразоне хмыкнул. В словах сержанта слышен был отзвук неприятной истины.
— Вот и хорошо, — пробормотал он. — Мой старик меня донимал своими байками, ну так и у меня будет повод своих детей донимать. Если они у меня будут.
Он покосился на запад, откуда в сторону Аспанга все еще летели ункерлантские ядра. Враг стремился лишить его возможности что-либо поведать детям. Но пока — безуспешно.
Когда солдат проснулся следующим утром до рассвета, ему показалось вначале, что ункеры каким-то образом подтащили ядрометы достаточно близко, чтобы открыть огонь по самому городу. Но громовые раскаты, как он понял вскоре, неслись не с запада, а с юга и, хотя разрывы сливались друг с другом, грохот их казался отдаленным.
— Что случилось? — спросил он, подавляя зевок и спустив ноги с койки. — Ункеры зашевелились или мы что-то на юге задумали провернуть?
— Никто мне про наступление на юге не докладывал, — ответил сержант Панфило, — пока, во всяком случае. Знаю, что мы перебрасываем туда солдат, но так рано наступать не планировали.
— Значит, ункеры, — заключил Тразоне. — Не смогли нас из Аспанга в лоб вышибить — так решили с тылу зайти. Мужеложцы, одно слово.