Тьма сгущается
Шрифт:
— И верно. — Эалстан скривился. — Я забыл. Странно, как они могут спать ночами.
— Не знаю. — Леофсиг зевнул снова. — Зато могу сказать, как я буду спать ночью: как бревно.
Что он и взялся доказать на деле.
Два дня спустя, когда Эалстан сражался не то с альгарвейскими неправильными глаголами, не то с отцовскими задачами на двойную бухгалтерию, Хестан отвел Леофсига во двор, чтобы спросить вполголоса:
— Эалстан в последнее время сам не свой. Ты не знаешь, отчего?
— Знаю, — коротко ответил Леофсиг.
Он
Когда стало ясно, что больше юноша ничего не скажет, отец недовольно поцокал языком.
— Я могу чем-то ему помочь?
— Может быть, — ответил Леофсиг.
Хестан подождал, не последует ли продолжение, потом хмыкнул про себя.
— Поиграть вздумал, а? Ладно, спрашиваю: что с ним случилось?
— Не стоит об этом рассказывать, — ответил Леофсиг. — Он просил молчать.
— А-а… — протянул Хестан. В свете ламп, сочившемся из окон кухни и спальни, дыхание его обрисовалось инистыми облачками. — Это все из-за тех писем, что он получает из Ойнгестуна, да?
Слишком поздно Леофсиг сообразил, что Эалстан предпочел бы, чтобы его старший брат ответил: «Каких таких писем?» Не получив ответа, Хестан многозначительно кивнул.
Леофсиг тоже выдохнул облако пара.
— Я лучше промолчу, отец.
— Почему? — спросил отец все так же тихо — он редко повышал голос, — но сердито. — Тебе я сумел помочь, знаешь. Может, смогу помочь и твоему брату.
— Если бы я думал, что сможешь, я бы первый побежал к тебе, отец, — ответил Леофсиг. — Если бы… но вряд ли. Хватит твоего влияния, чтобы рыжики перестали отправлять кауниан эшелонами на запад?
Хестан остолбенел. Глаза его выпучились на миг, блеснув в тусклом свете.
— Вот так, — проронил он, вместив в два эти слова целую речь. — Нет. Не хватит. Не знаю даже, чьего влияния хватило бы.
Плечи его опустились чуть приметно.
— Этого я и боялся, — заключил Леофсиг.
В дом они вернулись молча.
Скарню бросил укоризненный взгляд в вышину, будто пытался наставить силы горние на путь истинный.
— Пойдет снег — беда будет, — заметил он на случай, если силы горние к нему не прислушаются.
— Ага. — Рауну тоже глянул в затянутое сизыми мрачными тучами небо. — На снегу следы прятать трудновато.
— Все равно попробуем, — бросила Меркеля из-за каштана, стиснув в руке охотничий жезл, принадлежавший раньше Гедомину. — Мы зашли слишком далеко, чтобы отступать. И если повалит снег, следы может засыпать быстрей, чем мы их оставляем.
Даукту — мрачный, немолодой мужичонка, чей хутор лежал по другую сторону от Павилосты, — покачал головой.
— Если уж так заснежит, Симаню носа не покажет из своего теплого уютного замка.
Горстка валмиерцев, чья ненависть к графу Симаню и альгарвейцам, на чьих штыках тот восседал, оказалась достаточно велика, чтобы рискнуть жизнью в попытке добраться до него, разом обернулась к крепости
— В прежние времена, когда ядрометов не было, — заметил Рауну, — такую крепость нипочем бы не взять.
— Даже теперь, когда есть ядрометы и драконы, гарнизон из стойких парней мог бы заставить альгарвейцев попотеть, — добавил Скарню.
— Только не Энкуру. — Даукту сплюнул со злостью. — Он-то знал, с какой стороны хлеб медом намазан. Как только стало ясно, что рыжики побеждают, он повалился на брюхо и показал глотку, словно трусливый пес.
— Теперь он мертв, — промолвила Меркеля. — Пожри его силы преисподние, мертв. И Симаню заслуживает смерти. И, — голос ее осип, — каждый рыжик заслуживает смерти за то, что они сделали с Гедомину…
Ее ненависть к альгарвейцам была и оставалась личным, интимным делом.
— То, что они творят теперь на западе… — пробормотал Скарню.
Голос его пресекся. Остальные валмиерцы промолчали, стараясь не смотреть ему в глаза. Скарню и сам не знал, до какой степени можно верить слухам, распространявшимся по зоне оккупации, но когда вокруг столько дыма, невольно начинаешь побаиваться, что где-то в глубине тлеет огонь.
— Трудно поверить, чтобы даже альгарвейцы опустились до такого, — промолвил Рауну. — Они, конечно, сукины дети, но в Шестилетнюю войну дрались честно, если в общем взять.
— Варвары. Всегда были дикарями, да такими и останутся. — Даукту сплюнул снова.
— О да! — яростно выдохнула Меркеля.
Никому — ни Скарню, ни Рауну, ни соседским хуторянам, знавшим ее всю жизнь, — не хватило смелости сказать ей, что налет на графский замок — дело не женское. Иначе, пожалуй, она обошлась бы с наглецом посуровей самих рыжиков.
«Альгарвейцы сказали бы: „Даже каунианам понятно“, — мелькнуло в голове у Скарню. — Что ж, кнут в их руках, и они орудуют им без колебаний». Но вслух он не сказал ничего. Офицеру полезно иной раз бывает взглянуть с точки зрения противника. А солдаты сражаются упорней, когда считают врага варваром и сукиным сыном.
Отдаленный зов рога отвлек маркиза от раздумий. Прищурившись, он вгляделся в смутные очертания графского замка.
— Мост опускается?
— Ага, — подтвердил Рауну. — Без очков я едва могу читать, зато вдали все вижу лучше, чем в молодости.
— Они приближаются, — выдохнула Меркеля. — Едет вся ихняя охота…
Голос ее, хоть и негромкий, таил в себе больше страсти, чем самые яростные вздохи на любовном ложе, что делила она ныне со Скарню, а прежде — с Гедомину.