Тьма сгущается

Тертлдав Гарри Норман

На остановке они купили у лоточника свежий листок новостей. Увидев заголовок на первой полосе, Лейно нахмурился:

– Проклятые дёнки! Они потопили с полдюжины наших кораблей на Обуде. Ведь мы превосходили их силами, но они все равно нас одолели! Настоящие солдаты, – нехотя признал он.

– Просто упрямые ослы, – фыркнула Пекка и сама поразилась, насколько ее реакция на статью на сей раз отличалась от реакции мужа. Молча она указала ему на небольшую заметку: «Ункерлант пошел в контратаку на Альгарве».

–

Они все время контратакуют. По их словам. – Лейно пожал плечами. – Несмотря на все их контратаки, они вульгарно отступают. – Он перевернул лист, чтобы дочитать заметку. – А альгарвейцы, хоть и признают, что бои идут суровые, продолжают наступать – Глядя на приближающийся караван, он небрежно спросил: – А ты как думаешь, кто победит?

– Надеюсь, что проиграют и те и другие, – решительно ответила Пекка. – Ункерлант – это Ункерлант, а Альгарве вознамерилось отомстить всем, кто когда-либо обижал его с начала времен. По моим подсчетам выходит – всему миру.

Лейно рассмеялся, но оборвал себя:

– Знаешь, есть вещи, которые смешны сами по себе, но не по своей сути, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

И он отступил на шаг, пропуская Пекку в двери каравана.

Когда они со станции направились к дому, где жили у ее сестры, солнце еще стояло высоко на юго-западе. В разгар лета оно опускалось за горизонт поздно вечером, зато очень быстро. И тут же на небо высыпали звезды и сияли всю ночь напролет до самого утра, заливая мир жемчужным светом. Сколько куусаманских поэтов посвятили свои стихи этим «белым ночам» в Каяни!

Но на Пекку природа действовала вовсе не поэтически. «Белые ночи» означали для нее лишнюю головную боль: ее шестилетнего сына Уто и так-то было непросто уложить спать вовремя, а когда днем и ночью в доме светло, это становилось непосильной задачей.

Элимаки вывела сорванца навстречу родителям. На ее лице читалось столь явная радость освобождения от тирана, что Лейно улыбнулся. Он заранее знал первую фразу своей золовки и успел опередить ее:

– Дом пока стоит! Цел – и отлично!

Элимаки картинно подняла глаза к небесам:

– На сей раз мне не пришлось запирать его в упокойник, – объявила она, словно призывала всех восхититься ее долготерпением. – Он для этого сделал все, что мог, но я не стала.

– И мы тебе за это очень благодарны! – воскликнула Пекка, одарив сына таким сияющим взглядом, словно он отразился от посеребренного драконьего брюха.

– Это вы благодарны, а не я! – возразил Уто. – Мне давно интересно: как там, внутри?

– Тетушка Элимаки держит свой последний упокойник свободным по той же причине, что и мы, – объяснил сыну Лейно. – Сей магический шкаф предназначен для того, чтобы сохранять в нем в целости и сохранности свежую пищу, а не маленьких мальчиков.

– А ты у нас и так в целости и сохранности! – добавила Пекка,

и Уто как бы в подтверждение ее слов показал ей розовый блестящий язык.

Лейно легонько шлепнул сына по попке, скорее для того, чтобы привлечь его внимание, а не наказать. Элимаки вновь закатила глаза:

– И вот так весь день напролет!

– А теперь мы забираем его! Домой! – возвестила Пекка, и сын радостно заскакал лягушкой по крыльцу – вверх и вниз. Мать наблюдала за ним с тоской, заранее предчувствуя боль разбитых коленок. Наконец она задумчиво произнесла: – С некоторыми результатами соединения магических сил никакая магия не справится!

Лейно на минуту задумался и обреченно кивнул.

В прежние времена Корнелю гордо дефилировал по улицам Тырговиште в полной форме – мундир и юбка последнего образца, накрахмаленные и идеально выглаженные. Тогда он был горд и счастлив оттого, что каждый, кто глядел на него, видел: вот идет офицер королевского подводного флота!

И теперь, попав в оккупационную зону, из уважения к родному городу он тоже постарался одеться поприличнее: овчинный жилет мехом наружу, надетый на безрукавку, да старый килт, давно потерявший форму и цвет. Теперь он был похож на спустившегося в долину в поисках счастья горца. Полноту картины дополняла трехдневная рыжая щетина. Первый же встреченный им альгарвейский солдат бросил ему мелкую монетку:

– Держи, бедолага! Выпей кружечку за мое здоровье!

Судя по акценту, он был из северян, чей язык близок по диалекту сибианскому, но настоящий спустившийся с гор овчар не должен был его понять. С другой стороны, серебряная монетка говорила сама за себя, и Корнелю, склонив голову, пробурчал:

– Моя благодарит…

Солдат короля Мезенцио рассмеялся, понимающе покивал и пошел дальше по своим делам, ступая по улице Тырговиште спокойно и уверенно, как по родному городу.

Корнелю мгновенно возненавидел этого наглого воителя за его участие и явно выказанную симпатию. Возненавидел именно за участие и явно выказанную симпатию. «Что, бросил сибианскому псу косточку?» – пронеслось у него в голове. Альгарвейцы играли на их застарелой вражде и делали это с элегантной легкостью. Сибиане же холили и лелеяли их и потому никогда не позволят им уйти.

Внезапно внимание Корнелю привлек большой плакат на кирпичной стене. На нем были изображены два обнаженных по пояс древних воина, салютующих друг другу мечами. На груди того, что был повыше и постарше, читалась надпись «Альгарве», у второго юнца – на голову ниже – красовалось «Сибиу». Между ними крупными буквами было написано: «Сибиане – альгарвейский народ. Объединимся в борьбе с ункерлантскими варварами!» А чуть пониже уже более мелкими буквами извещалось: «Штаб добровольцев – улица Думбравени, 27».