«То было давно… там… в России…»

Коровин Константин Алексеевич

— Я пошарю пойду — что тут. И кликну вам.

И он ушел. Долго ждали. Потом крикнул:

— Справа надоть.

Я откликнулся ему. Он подошел, сел и круто взял вправо.

— Как бы с кручи не чертануть, — сказал он про себя.

— Стой! — крикнул Василий Сергеич.

И Батранов опять стал, вылез и пошел. Возвращаясь, говорит:

— Эвон, там, в теми, что — огонек будто в окошке. Э-эвона, там. Я поведу лошадь.

И мы тихо едем среди невероятной мглы. И только перед глазами белые хлопья бьют в лицо. За шею, за ворот набивается снег.

Батранов встал. Перед нами что-то темное.

— Эх, во что, — говорит Батранов. — Заехали. Далече. Прямо к Бабе-Яге. Вот сейчас поведу. Завернем за сарай. Эвона, тут, видать, оно и есть. Выселок, значит. Она тута, Баба-Яга.

— Какой вздор, — осердился гофмейстер. — Какая Баба-Яга. Что за чушь!

— Верно, барин. Она тута. Вона, огонек светит. Я знаю, эта самая. Ну и баба, эх, вдова.

Приятели вылезли из розвальней и стояли передо мной как враги.

— Ну ее к черту! — кричал приятель Вася. — Это какая-то ловушка. Опять какой-то вздор, чушь!

Генерал сердился. Ему в рот попал снег с рукава Сучкова. Он поперхнулся.

— Ехали на охоту, а приехали… к Бабе-Яге! Только у тебя такие истории.

Я тоже рассердился.

— Да что вы, на самом деле, обалдели все? Я в первый раз про нее слышу. Я сам не знаю, что эта баба, и что за баба такая… И притом — я боюсь щекотки, смертельно боюсь.

— Опять ерунда. Щекотка. Нет, нет, довольно. Я с тобой больше на охоту не еду, — кричал Павел Александрович.

— Щекотка — это русалки. Я тоже терпеть не могу этого вздора. Кругом метель, неизвестность, а тут чепуха такая, — сердился гофмейстер.

— Во, — говорит Батранов, подходя. — Она самая. К ей попали. Эка, куда заехали, на Выселки. Сейчас поведу лошадь. Садитесь. Хорошо, что попали. А то просто пропадай.

И он тихо вел лошадей.

* * *

В щелях закрытых ставень виднелся свет. Батранов остановился у крыльца большого дома. Мы вылезли и поднялись по широкой деревянной лестнице к двери и постучали. В коридоре слышался смех.

— Слышь, — сказал тихо возчик. — Вы, мотряй, не говорите — Баба-Яга. Это ведь ее так прозвали. А она-то лекарка. Э-эх, красива.

Дверь открыла простоволосая девчонка. Войдя в коридор, мы встретили высокого роста, очень полную женщину, молодую. Черные как смоль волосы были зачесаны назад, в большую косу. Веселые темно-серые глаза улыбались. Увидев нас, она засмеялась. И маленькими кистями рук хлопала себя по коленям. Смеясь, говорила:

— Откуда это вас позанесло? Охотники. Идите, идите. Рада гостям.

Девчонка веником стряхивала с нас снег. Большая чистая горница, пол покрыт циновками, венские стулья, скамьи. В углу большой стол накрыт скатертью. Самовар. За ним сидели лесник-объездчик, какой-то черный солидный купец, с золотой цепью на жилете, и дьячок от Спаса Вепрева. Они встали и поздоровались с нами. В комнате было тепло. Мы сели за стол и достали закуски. Хозяйка, улыбаясь, ставила графины, говорила: «Озябли, чай кушайте», угощала нас. Она смеялась

и как-то быстро отводила в сторону глаза. Как жемчуг были ее зубы. И маленький рот красиво улыбался. Она была очень полна. Белое лицо окаймляли черные волосы.

Павел Александрович Сучков надел пенсне и смотрел на хозяйку, подняв брови до пробора волос.

— В какую пургу попали! — говорила хозяйка. — Запутались, знать?

— Мы так счастливы, — сказал гофмейстер. — Среди пурги, и вдруг — вы! Так прекрасны! Это среди пурги-метели. Очарование. Ваше здоровье!..

— Я рада, — взяв рюмку, сказала она, — гостям таким, охотникам. Где ж дождаться? Вот метель помогла. А то где ж? Не приехали б.

И так ласково смотрела на нас.

— И мы так рады, — говорили мои приятели. — Это просто волшебно.

— Бога видеть нельзя, — сказал вдруг черный купец.

— То есть, вы это к чему? — удивленно спросил гофмейстер.

— А до вашего приезда, — ответил купец, — вот он, Семен Петрович, главный лесник и объездчик, говорил, что такое Бог? Вот и вышел у нас разговор. «Нет в живых человека, который мог бы Меня видеть», — вот что сказал Бог Моисею.

— Ну, чего вы, право? — сказала хозяйка. — Яков Наумыч, гости, вона, ничего не кушают.

— Это верно. Вот выпьем. Это вот рябиновая. Легенькая. Ну, за хозяйку!..

Выпили за хозяйку. И она, выпив рюмку, сверкнула глазами.

— А позвольте спросить, — сказал Василий Сергеевич, — вам известно, что мы от обезьяны происходим?

— А кто сотворил? — спросил дьячок. — А создал кто? Обезьяну-то кто сотворил? Нуте-ка, скажите. Кто эту самую обезьяну создал? И зачем? Нуте-ка?

Приятель мой Вася смотрел на дьячка, держа рюмку, и, закрыв глаза, рассмеялся:

— А верно! Зачем обезьяну-то? И зачем нужно было происходить от обезьяны? — Он хохотал. — Вот, Павел, был бы ты обезьяна, на хвосте бы рюмку держал.

— Довольно пошлостей, — крикнул строго Сучков.

— А позвольте вас спросить, — не унимался Василий Сергеевич, — почему у Павла Александровича вот на руке волосы? Почему?..

— Вот, вот, — подтвердил объездчик. — А у меня на груди.

И, открыв ворот, он показал грудь.

— Верно, — подтвердил черный купец. — Волосья растут где и не надо.

В это время чей-то голос на печке как-то странно сказал:

— Ну, буде вам, право. Ишь, вас метель кружит. В голове вертит. Заворачивает. Ух, ух, лихо. Сейчас наружи мороз, слышь, ветер в трубе воет, зло сулит.

Мы замолчали. И услышали вой ветра — протяжный и злобный.

Странный голос продолжал:

— И-ых, она, Баба-Яга, ха-ха-ха-ха. Вдова… Ха-ха.

У печки стояла хозяйка и улыбалась. Она сказала:

— Мне двадцать три года. Вдова я. Как мне теперь жить одной? Кругом лес. Метель метет. За кого и свататься, не знаю. И не знала я ране, что молодцы волосьями обрастают. На облизьяну переходят. Батюшки! Как в эдакой доле вдовьей горе мыкать? Кажи-ка, Бабушка-Яга…

Невозможный голос из-за печки басом ответил: