То, чего ещё нет, уже есть
Шрифт:
Между тем, не помню, говорил ли я, что мы стояли на хребте неподалёку от того места, где из-под хребта идёт наверх страховка, которую наладили здесь альпинисты. Вот по этой страховке и поднялась снизу, от Аракуля, гомонящая группа пляжников. Они не могли меня видеть, остановились на том самом выступе, где я спал утром, и произошел между ними запоминающийся диалог.
— Смотрите, палатка! Ничего себе, где поставились! Ну, неплохо устроились мужчики! — воскликнул один, видимо, даже и не предполагая, что в горах могут быть женщины.
— Да, это не наши,
А третий мечтательно произнес, как о самом заветном:
— Какая красота — ах, вот где бы шашлыки жарить!
Некоторые хотели пройти по хребту дальше через нашу стоянку, но их предводитель твёрдо заявил:
— Вниз, вниз, все за мной! Нам тут не пройти — здесь нам дороги нет!
И тогда они спустились обратно вниз. А я скорей записывал их слова. И жалел, что это не заснять на снимок. Ведь вы наверняка подумаете, что я придумал такой эпизод сам, для символизма: вот, мол, делятся люди на равнинных и горных. Но в том-то и дело, что, честное слово, я слышал это собственными ушами и даже видел в щель спортивное трико их предводителя! Понимаете вы или нет, что меня так поразило? Вы только поймите: ведь дорога-то по хребту отличная! Ребёнок не споткнется! Но эти люди сами ограничили свой мир шашлыками и нижними тропами. И ушли вниз!
Я сорвался и побежал-полетел за Леной и Фёдором. По той самой тропе, по которой пляжникам пути почему-то не было.
Скоро я добрался по наклонным плитам до расщелины, по которой был путь наверх. Вода, стекая по этой расщелине, выточила в камне каскад круглых ступенек. Я не знаю, с чем их сравнить, чтобы вам объяснить. Вот если разрезать гофрированную трубу пополам и посмотреть изнутри, примерно так и получится. Только с той небольшой разницей, что труба — это инженерное произведение человека, а горы — это художественное произведение Бога…
Когда я добрался на четвереньках до верхних ступенек лестнице, то увидел рядом на вершинке Лену и Фёдора. Они мне улыбнулись, и я скорей перебрался к ним, сел и бурно пересказал то, что услышал.
Фёдор рассмеялся и покачал головой, а Лена негромко сказала:
— Кажется, Вадиму нравится, что люди из низины называют нас горными. А тебе, Фёдор? Ты сам о нас что думаешь и о себе?
Он ответил с некоторой грустью:
— Лен, я о себе в основном только то думаю, что тебя я недостоин.
— Интересно, — тут же сказал я. — А кто тогда её достоин? Ты гляди, если будешь долго думать, то дождёшься: я вырасту постарше и сам на ней женюсь.
— Давай-давай, расти, это мы не против, — опять засмеялся Фёдор и натянул мне кепку на нос. — Вырасти, Вадим Яковлевич — это не просто постарше стать…
От этих слов я вдруг загрустил и спросил:
— А как вы думаете, почему я до сих пор не встретил девушки, которую бы полюбил? Мне почему-то никак не встречается таких хороших.
— А ты готов её встретить? — спросил Фёдор, перестав смеяться. — Ты, Вадим Яшин, готов быть таким, чтобы тебя полюбила очень хорошая девушка?
Я призадумался над этим вопросом. Они молчали, потом Фёдор ещё добавил:
— Если ты хорошенько представишь, какая именно девушка тебе нужна, и будешь готов её встретить, она
— Я понял. Тебя посетило возмездие! — пошутил я.
— Счастье, что моё возмездие меня уже посетило, — без смеха сказал Фёдор, улёгшись на спину и закинув руки за голову. — Теперь это прошлое. А прошлое — это то, чего уже нет. И настоящего тоже, по сути, тоже уже нет. Есть только одно — будущее. А будущее подвластно нашей воле и нашему воображению, и в этом — оптимизм.
Ленка заулыбалась, подняла с камня сухую травинку, щёлкнула ей Фёдора по лбу и нараспев прочитала — это из стихов Марины Цветаевой:
«И не спасут ни стансы, ни созвездья.
А это называется — возмездье
За то, что каждый раз,
Стан изгибая над строкой упорной,
Искала я над лбом своим просторным
Звёзд только, а не глаз…»
Он всё смотрел вверх. Потом спросил виноватым голосом:
— Лен, ты случайно не мечтала когда-нибудь жить в общежитии блочного типа с постоянно не работающим лифтом и одним душем на две комнаты?
Я чуть не подпрыгнул. А Ленка подумала и ответила:
— Я мечтала, чтобы меня никогда не настигло успокоение комфорта. Пока что я к нему слишком привыкла. Можешь меня высмеивать, но жить в общежитии я действительно мечтала. Еще лет с десяти.
— Нда, ну разве что так… — раздумчиво сказал Фёдор. — А вон, смотрите, орлы.
Мы подняли головы, сидели и смотрели, как над нами в небе летают несколько больших птиц. То они опускались ниже, и можно было разглядеть их крылья и их лица, то взмывали наверх и исчезали в солнечном круге. Я даже не стал раскрывать свой готовый к труду «Зенит» и решил лучше поглубже запечатлеть их в собственном сердце. Так, чтобы там, в городе, я мог вспомнить этих птиц и взмыть вместе с ними вверх над всякой и всяческой суетой. В моей душе рождалось множество идей о новых выставках и других замыслах — и я хотел запомнить именно то состояние, в котором ко мне приходили эти идеи. Чтобы суметь их воплотить на должной высоте.
Ленка сказала, прерывая молчание:
— Я скажу, а вы не смейтесь. Однажды дома у меня хорошо пахло, я открыла форточку, а там курил сосед. Я закрыла форточку и подумала, что вот, настанет время, когда люди научатся благоухать, как цветы, и тогда они будут распахивать форточки и делиться с улицей благоуханием…
— А что тут смешного? — рассудил я. — Про святых же говорили, что после их смерти начиналось благоухание, и при жизни иногда. Почему бы и нет? Человек вообще очень много может. Вон Фёдор в одиночку за день целый хребет почистить способен. Не такое уж сверхъестественное усилие, а какой результат немаленький. А если будет больше людей, больше времени и выше цель?