То, что меня не убьёт...-1
Шрифт:
Порой, когда спиной, когда боком, девочка ощущала на себе её пристальный взгляд. Бабушка всматривалась во внучку жадно, вопрошающе, с надеждой и непонятной мольбой. И смущённо улыбалась, застигнутая за этим рассматриванием, спрашивала о чём-то, подходящем к случаю. Ну, Миль-то знала: взрослые часто ведут себя странно, и спокойно ждала, что когда-нибудь всё это разъяснится само собой.
Они с бабулей прекрасно ладили. Вместе готовили, убирались в квартире, смотрели маленький чёрно-белый телевизор… то есть, бабуля понемножку учила внучку всем этим премудростям, а ещё знакомила со спицами, нитками, иглой. Даже доверила ей свою
Нашлось время и для занятий счётом и письмом. Но, когда Миль научилась выводить свои первые строчки, бабушка отчего-то вдруг заплакала, и Миль долго гладила её по вздрагивавшему плечу. Ну, странные же эти взрослые. Над каракулями плачут, а темноты, например, не боятся.
У Миль с темнотой отношения были сложные. В интернате темнота её не пугала, а вот тут, в бабушкиной квартире, девочка не могла войти в тёмное помещение: темнота на глазах густела, наливалась угрозой, становилась плотной, ожидающей. Но ведь в туалет-то идти ведь надо?! Бабушку, что ли, будить?! Каждый раз, да?
А тьма меж тем смелела, клубилась в дверном проёме и вползала в комнату. Миль отступала шаг за шагом, вот уже упёрлась спиной в столик, руки прижались к краю стола… и нащупали что-то холодное, твёрдое… металл рыбкой скользнул в ладонь… ножнички, маникюрные! Вторая ладонь схватила что-то длинное, тоже железное, острое… Пилка.
Удивительно, но ползущая тьма дрогнула! Остановилась и поползла назад! Миль ощутила, как отпускает давившая сердце тяжесть, сжавшаяся было душа расслабляется, наполняется торжеством и ликованием. Закрепляя успех, она выставила острые ножницы вперёд и вошла в темноту. И ничего не случилось! …
Она даже не стала включать свет в туалете. Но положила чудесные железки у ног. Прижав их тапочком.
Больше никогда темнота не смела пугать её.
Правда, и Миль всегда держала под рукой что-нибудь металлическое. И острое.
Если бабушка исподтишка наблюдала за внучкой, то и Миль не оставалась в долгу. Отчасти потому, что прекрасно понимала, как непрочно счастье — или даже видимость его, особенно, когда человек не очень молод, хотя ещё и крепок, как её бабуля, и не хотела терять ни минуты из отпущенного им обеим. А отчасти потому, что за бабушкой было очень любопытно наблюдать, она совсем не походила на всю прежнюю семью Миль.
Вставала бабуля рано, и принималась расчёсывать свою густую, длинную, тёмную, без седины, косу. Заплетала её и тяжёлой улиткой укладывала на затылке, закалывая шпильками. Миль смотрела во все глаза на этот фокус: попервости ей казалось, что бабушка втыкает шпильки прямо в голову и почему-то не морщится от боли! Это потом она разобралась, в чём секрет, а тогда просто удивлялась. Дальше бабушка отправлялась на кухню, зажигала газ и предавала огню клубочек выпавших при расчёсывании волос. Миль всегда сбегала куда-нибудь на это время, хотя волосы сгорали интересно — потрескивая и посверкивая синими искрами — но они при этом так противно воняли! А бабушка стояла над огнём и что-то бормотала себе под нос. Миль очень хотелось знать — что, но бабушка бормотала тихо, а вонь была отвратительна… Да и почему-то Миль казалось, что ничего ей бабуля не скажет.
На кухне открывалась форточка, вонь быстро вытягивало, Миль отправляли в ванную, а бабуля уходила в комнату, где в уголке серванта стояла маленькая, с ладошку, картинка с красивой печальной дамой, державшей на коленях
Бабушка вообще часто что-то бормотала. Бывало, станет вечером карты раскладывать — обязательно шепотком приговаривает, а что — не разобрать. Или идёт по дому со свечой и видно, что губами шевелит — но, опять же, беззвучно. Бабушка любила свечи. И внучке они нравились. Комната приобретала особенный вид, незнакомый и притягательно милый. Тени на стенах не пугали, а забавляли своей игрой, быстрой сменой размеров, неожиданными очертаниями. И на пламя смотреть можно было бесконечно… Правда, бабуля этого не разрешала, опасаясь за зрение внучки. Ворчала, что, мол, насмотришься — ещё станет всякое лишнее мерещиться.
Поэтому Миль не сказала ей, что в огне то и дело мелькают и кружатся… девочка не знала, как назвать… то ли картинки, то ли обрывки снов… когда целиком, когда — кусочки. Миль замучилась бы писать об этом в том блокноте, в котором объяснялась с бабушкой. Проще было что-то такое нарисовать. Однако бабушку эти рисунки надолго озадачивали, она начинала волноваться, расспрашивать внучку, о чём это, да где она такое видела… В общем, рисовать-то Миль рисовала — невозможно было держать впечатления в себе, но от бабушки свои картинки стала прятать — то изорвёт, а то исчеркает так, чтоб ничего стало не разобрать. Зато бабуля глянет, покрутит в руках — и отложит. Без вопросов и без паники.
Как все
…В пушистых белых мехах, усыпанная сверкающими драгоценностями, Зима царственно шествовала по своим покоям, неторопливо меняя интерьеры и колориты, развешивая кисею снегопадов и хрусталь сосулек, взбивая перины сугробов в гостевых палатах и расстилая лучшие ковры; слуги сбивались с ног, полируя ледяные полы в бальных залах — Зима была идеальной хозяйкой и щедрой, хотя и строгой, госпожой, в её владениях всегда и всё подчинялось тонкому вкусу, и не было места другому критерию, кроме Совершенства. Бесчисленные фрейлины под бесконечную пентатонику придворных свирелей и флейт терпеливо расшивали пайетками и блёстками тончайшие вуали и шелка, которыми затем Зима приказывала затягивать окна…
Большую часть зимы Миль провела дома — бабушка, боясь простуд, редко выводила её гулять, а одну отпускать и вовсе не хотела — и всё же, неведомо как, Миль заболела. В одно, что называется, прекрасное утро, подойдя к зеркалу, девочка очень удивилась: всё лицо, шея, руки и ноги оказались покрыты россыпью красных точек. Задранная майка явила взору ту же картину, и восхищённая зрелищем Миль весело поскакала на кухню, чтобы порадовать такой красотой бабулю. Но бабушка почему-то вовсе даже не обрадовалась, а, всплеснув руками, велела немедленно вернуться в постель и не вставать без разрешения.