Какое чудо, если естьТот, кто затеплил в нашу честьНочное множество созвездий!А если всё само собойУстроилось, тогда, друг мой,Еще чудесней!Мы разве в проигрыше? Нет.Тогда всё тайна, всё секрет.А жизнь совсем невероятна!Огонь, несущийся во тьму!Еще прекрасней потому,Что невозвратно.
Пиры
Андрею Смирнову
Шампанское – двести бутылок,Оркестр –
восемнадцать рублей,Пять сотен серебряных вилок,Бокалов, тарелок, ножей,Закуски, фазаны, индейки,Фиалки из оранжерей, —Подсчитано все до копейки,Оплачен последний лакей.И давнего пира изнанкаНа глянцевом желтом листеСлепит, как ночная ФонтанкаС огнями в зеркальной воде.Казалось забытым, но всплыло,Явилось, пошло по рукам.Но кто нам расскажет, как былоБеспечно и весело там!Тоскливо и скучно! СатираНа лестнице мраморный торс.Мне жалко не этого пираИ пара, а жизни – до слез.Я знаю, зачем суетливо,Иные оставив миры,Во фраке, застегнутом криво,Брел Тютчев на эти пиры.О, лишь бы томило, мерцало,Манило до белых волос…Мне жалко не этого балаИ пыла, а жизни – до слез,Ее толчеи, и кадушкиС обшарпанной пальмою в ней,И нашей вчерашней пирушки,И позавчерашней, твоей!
«Быть классиком – значит стоять на шкафу…»
Быть классиком – значит стоять на шкафуБессмысленным бюстом, топорща ключицы.О Гоголь, во сне ль это всё, наяву?Так чучело ставят: бекаса, сову.Стоишь вместо птицы.Он кутался в шарф, он любил мастеритьЖилеты, камзолы.Не то что раздеться – куска проглотитьНе мог при свидетелях, – скульптором голыйПоставлен. Приятно ли классиком быть?Быть классиком – в классе со шкафа смотретьНа школьников; им и запомнится Гоголь —Не странник, не праведник, даже не щеголь,Не Гоголь, а Гоголя верхняя треть.Как нос Ковалева. Последний урок:Не надо выдумывать, жизнь фантастична!О юноши, пыль на лице, как чулок!Быть классиком страшно, почти неприлично.Не слышат: им хочется под потолок.
«Ребенок ближе всех к небытию…»
Ребенок ближе всех к небытию.Его еще преследуют болезни,Он клонится ко сну и забытьюПод зыбкие младенческие песни.Его еще облизывает тьма,Подкравшись к изголовью, как волчица,Заглаживая проблески умаИ взрослые размазывая лица.Еще он в белой дымке кружевнойИ облачной, еще он запеленат,И в пене полотняной и льнянойРумяные его мгновенья тонут.Туманящийся с края бытия,Так при смерти лежат, как он – при жизни,Разнежившись без собственного «я»,Нам к жалости живой и укоризне.Его еще укачивают, онЧто помнит о беспамятстве – забудет.Он вечный свой досматривает сон.Вглядись в него: вот-вот его разбудят.
«Контрольные. Мрак за окном фиолетов…»
Контрольные. Мрак за окном фиолетов,Не хуже чернил. И на два вариантаПоделенный
класс. И не знаешь ответов.Ни мужества нету еще, ни таланта.Ни взрослой усмешки, ни опыта жизни.Учебник достать – пристыдят и отнимут.Бывал ли кто-либо в огромной отчизне,Как маленький школьник, так грозно покинут!Быть может, те годы сказались в особойТоске и ознобе? Не думаю, впрочем.Ах, детства во все времена крутолобыйВид – вылеплен строгостью и заморочен.И я просыпаюсь во тьме полуночнойОт смертной тоски и слепящего светаТех ламп на шнурах, белизны их молочной,И сердце сжимает оставленность эта.И все неприятности взрослые наши:Проверки и промахи, трепет невольный,Любовная дрожь и свидание даже —Всё это не стоит той детской контрольной.Мы просто забыли. Но маленький школьникЗа нас расплатился, покуда не вырос,И в пальцах дрожал у него треугольник.Сегодня бы, взрослый, он это не вынес.
Сложив крылья
Крылья бабочка сложит,И с древесной корой совпадет ее цвет.Кто найти ее сможет?Бабочки нет.Ах, ах, ах, горе нам, горе!Совпадут всеми точками крылья: ни щелки, ни шва,Словно в греческом хореСтрофа и антистрофа.Как богаты мы были, да всё потеряли!Захотели б вернуть этот блеск – и уже не могли б.Где дворец твой? Слепец, ты идешь, спотыкаясь в печали.Царь Эдип.Радость крылья сложилаИ глядит оборотной, тоскливой своей стороной.Чем душа дорожила,Стало мукой сплошной.И меняется почерк,И, склонясь над строкой,Ты не бабочку ловишь, а жалкий, засохший листочек,Показавшийся бабочкою под рукой.И смеркается время.Где разводы его, бархатистая тканьи канва?Превращается в теменьЖизнь, узор дорогой различаешь в тумане едва.Сколько бабочек пестрых всплывало у глаз и прельщало:И тропический зной, и в лиловых подтеках Париж!И душа обмирала —Да мне голос шепнул: «Не туда ты глядишь!»Ах, ах, ах, зорче смотрите,Озираясь вокруг и опять погружаясь в себя.Может быть, и любовь где-то здесь, только в сложенном виде,Примостилась, крыло на крыле, молчаливо любя?Может быть, и добро, если истинно, то втихомолку.Совершённое втайне, оно совершенно темно.Не оставит и щелку,Чтоб подглядывал кто-нибудь, как совершенно оно.Может быть, в том, что бабочка знойные крылья сложила,Есть и наша вина: слишком близко мы к ней подошли.Отойдем – и вспорхнет, и очнется, принцесса БрамбилаВ разноцветной пыли!
«Сентябрь выметает широкой метлой»
Сентябрь выметает широкой метлойЖучков, паучков с паутиной сквозной,Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,На сломанных крыльях разбитых стрекоз,Их круглые линзы, бинокли, очки,Чешуйки, распорки, густую пыльцу,Их усики, лапки, зацепки, крючки,Оборки, которые были к лицу.Сентябрь выметает широкой метлойХитиновый мусор, наряд кружевной,Как если б директор балетных теплиц