То, что не исчезает во времени
Шрифт:
— Прохор Силантьевич! — раздраженно проговорил бывший купец, морщась от боли, и уже мягче добавил: — Как мои уедут, всё тебе расскажу, Настена. Вот ведь — встретились. А ты не изменилась, все такая же, тоненькая…
Послышался скрип двери, это вернулись в дом дед Ефим и Гришка. Пахнуло махоркой. Настя вышла к ним, предложила:
— Так, может, баньку затопить?
— Это дело! — быстро отозвался Гришка.
— Вот иди и затопи, и дров наруби хозяйке, — распорядился дед Ефим, усаживаясь на лавку.
Он молчал, наблюдая, как Настя управляется с посудой, но не выдержал — хотелось поговорить.
— Так ты, дочка, одна живешь?
— Одна
— А где ж мужик твой? — продолжил расспрашивать дед и, не давая Насте ответить, предположил сам: — В армии, поди, как у всех. У меня вот жинка померла, лет пять, однако, уже прошло. А сына в первые же дни забрали. Он у меня тоже по артельному делу. Три письма-то всего и было. Не знаю, где теперь воюет… Сноха с двумя детьми. С внуками, значит, моими. С ними я и обитаю.
— И у меня тоже сын воюет — связист он, Васенька мой. Тоже пока только пять писем было. — О муже ей говорить не хотелось. — Пойду посмотрю баню, — подхватилась она.
Когда Настя вышла, дед Ефим заглянул к старшому.
— Ну как, Прохор Силаньтич, нога?
— Хреново, Ефим. Надо бы отлежаться день-два, а то и больше.
— Так-то оно так, — задумчиво произнес дед.
— Идти хотите? Без меня? — прямо спросил старшой.
Дед Ефим помолчал, размышляя: «Конечно, раненого бросать — последнее дело, но и ждать, пока ему лучше станет… Да и станет ли… К внукам надо, к снохе. Как они там? А если немец… Вон как прет! Страшно подумать!»
— Да не терзайся ты, Ефим, — как будто прочитал его мысли старшой. — Идите завтра с утреца. До Москвы-то километров двадцать пять осталось пройти. Два дня — и дома. Обо мне не беспокойтесь. Еще догоню вас.
Дед Ефим кивнул благодарно.
— Даст бог, свидимся, Прохор Силаньтич.
К вечеру все сходили в баню, поужинали и рано легли спать. А едва забрезжил рассвет, мужики засобирались в дорогу.
Настя вышла их проводить. Перекрестила украдкой. Подумала о сыне: может, и он вот так где-нибудь, может, и ему кто поможет.
Мужа арестовали в 1938-м, и ни весточки: живой ли, нет, не знала. Когда началась война, все тревоги и переживания перекинулись на сына — ее гордость и радость.
Василий отслужил, выучился на связиста и остался армии. Да и хорошо: сыт, обут, одет и жалованье получает. Что еще надо! А тут война…
Настя постояла немного у дороги, глядя вслед уходящим, и вернулась в дом.
Хотела прибраться, но не стала звенеть посудой, чтобы не разбудить Фрола Фомича — он полночи, поди, не спал. Настя слышала, как он ворочался, не зная, как пристроить ноющую ногу. Сама она то проваливалась в сон, беспокойный от переживаний, то вскидывалась и смотрела в окно — не рассвело ли.
А ближе к обеду и состоялся у них с Фролом Фомичем главный разговор.
Настя возилась у печки с чугунком. Фрол Фомич допрыгал до лавки, сел.
— Вроде полегче стало, Настена.
— Сейчас пообедаем, я перевяжу. Вчера состернула, поди, высохло.
— Спирта бы иль самогонки. Обработать.
— Я сбегаю. К Бондарихе, у нее всегда есть.
— Потом… — Фрол Фомич помолчал. — Когда эта заваруха с революцией началась, мы с Прохором взяли кое-какие пожитки и уехали из Москвы. Деньги у меня имелись и так, кое-что по мелочи. А годы, сама знаешь, какие были. Умер Прохор от «испанки». Вот я его паспорт и взял — возраста мы примерно одного, даже и похожи. Потом снова в Москву вернулся, артель вот организовал. Да… А ты как же? Здесь…
— Я… я, Фрол Фомич,
— Кто обрюхатил? — грубовато спросил Фрол Фомич, до сих пор жалея о том, что не получилось у него тогда с Настей. — Эх, если бы тогда согласилась. Женой бы мне была. Может, и уехали бы за границу. Наследник бы у меня был. Ну да дело прошлое.
— Николаша — отец.
— Этот хромой?! Вот черт!.. Так он вроде уехал к родне на Пасху и не вернулся.
— Встретились мы. Случайно. Васеньке-то уже более двух годочков было. Вот, признал сына, привез к своим в Вешки. Так и остались тут.
— А сейчас он где? На фронт вроде не могли взять.
— Так арестовали его в тридцать восьмом. Он хлеб сторожил в часовне. А оно загорелось. Его и взяли. Не знаю, жив ли.
— Загорелось — а чего не тушили?
— Пьяный он был. Спал.
— Как был никчемным, таким и остался. Ну да Бог ему судья.
— Вот и щи приспели. Сейчас обедать будем, — попыталась увести разговор в другую сторону Настя, ей неприятно было слушать плохое о муже.
— И изба, я смотрю, на ладан дышит. И в бане пол прогнил. Не хозяин твой Николаша… — не унимался бывший купец, узнав, на кого его променяли.
— Так три года его нет… — Насте и хотелось оправдать мужа, но в душе она понимала, что Фрол Фомич прав.
Она собрала на стол. Села, словно пристыженная.
— Да чего теперь, Настена, теперь о другом думать надо, — сказал Фрол Фомич, видя, что Насте неловко. — И тебе здесь оставаться нельзя, немец может прийти, и мне провожатый нужен. А там сообразим, что делать. Со мной, Настена, не пропадешь. У меня и деньги кое-какие скоплены.
— Видно будет, Фрол Фомич. Вы ешьте, а я пока к Бондарихе сбегаю, заодно и новости узнаю.
— А колье ведь ты тогда взяла. В бархатной красной коробочке. — Фролу Фомичу хотелось договорить, прояснить уж всё до конца. — Да я не в обиде. Взяла и взяла. Думал, что согласилась. Обрадовался.
— Не брала я, Фрол Фомич. Вот вам крест — не брала. — Настя встала из-за стола и перекрестилась, глядя в глаза своему бывшему хозяину.
— Верю, Настена. Что ты! Потерял я его, наверное. А! Как пришло, так и ушло. Всё ушло. Чего теперь… А я ведь его тогда за бесценок взял — знакомый, из обедневших дворян — Бронькин Андрей Павлович продавал, — начал вспоминать Фрол Фомич, радуясь, что вот нашелся человек из его прошлого, с кем можно поговорить, да не просто человек, а женщина, к которой он испытывал чувства и которая, может быть, сейчас согласится быть с ним. — Разорился он. Да и то, время началось какое, а у него полна горница ртов… Где теперь? Жив ли? А ведь у меня деньги были, мог и пожалеть его, и колье то других денег стоило. Думаешь, жадность? — бывший купец усмехнулся. — Нет, хватка в торговом деле нужна, расчет. Одному навстречу пойдешь, другому скинешь, третьему поверишь — вот и разорился. Не я, так кто другой бы купил, еще меньше дал бы. Или вообще власти бы отобрали. А на душе вот всё равно скребет — пожадничал денег-то. — Фрол Фомич вздохнул и продолжил: — А колье — что твой изумруд! Так изумруды и есть. И еще камень в центре — бриллиант. Так сверкал! Это у них фамильная драгоценность, передавали из рода в род. Вроде как дед Бронькина, когда еще война с Наполеоном была, раздобыл это колье, уж как, не знаю. А я как увидел его, так и вспомнил твои зеленые глаза. Сразу подумал, что тебе подарю. А ты вот не взяла…