То памятное утро
Шрифт:
Он натянул поводья, и Вильма тут же остановилась.
— А теперь Анна Хедьбиро сидит у придорожной канавы. Где же справедливость?
Шандор Шимон до того распалился, что даже ругательством не мог облегчить душу. Он снова погнал лошадь, а Янчи очень испугался, как бы он от злости не перекусил мундштук трубки. Мыслимое ли дело, чтобы известный на всю округу сквернослов, каким слыл Шандор Шимон, не обронил ни одного ругательства! Янчи знал, что крестный вовсе не из-за него сдерживается. Видно, никак не может найти подходящих слов. Да и не найдешь
— С той поры мы, слава богу, пережили и вторую мировую. Но матушка твоя после первой так и не оправилась. Да если бы только она одна!.. Неужто простому люду такая доля на роду написана? Похоже, что бог как отвернулся от нас однажды да так и смотрит с той поры в другую сторону!
Янчи молча, как и подобает взрослому мужчине, сидел рядом с крестным: он знал, что сейчас слово не за ним. Да и не мог он поддержать этот разговор на равных, а Шандор Шимон, проезжая мимо каменного придорожного креста, приподнял шляпу и даже махнул ею в сердцах, словно желая отогнать прочь душащий его гнев.
Выехав на мощеную дорогу, Шандор Шимон пустил Вильму рысцой; старая, но выхоленная лошадь играючи везла за собой легкую бричку.
Голос старика смягчился, зазвучал ровнее:
— Ишь радуется, когда иной раз запряжешь ее. Только вот нам с тобой радоваться нечему. Эх, Анна Хедьбиро! Знал бы ты, крестник, какой пригожей девушкой была когда-то твоя мать! На вечеринках парни частенько дрались из-за нее, а она только плакала. Парней жалела или от стыда? Однажды сказала, что ничего не может поделать!
Тут Шандор Шимон, оживившись при воспоминании о добрых старых временах, наконец рассмеялся, качая головой, и в такт весело заколыхалась и неразлучная с ним трубка.
— Она, видите ли, ничего не могла поделать!
Он щелкнул кнутом, и Вильма задорным галопом понеслась вперед, увлекая за собой бричку.
— Зато от работы твоя матушка — не в пример другим красоткам — не отлынивала. Ей и в работе всегда хотелось быть первой. Ух и пропесочил я ее однажды, когда ей вздумалось в одиночку вкатывать бревна на телегу. Но ведь ее ругай не ругай, а все одно не переубедишь! Вот и достукалась, что теперь своим ходом до дома добраться не может.
Он снова щелкнул кнутом.
— Да и без докторов теперь не обойдешься!
Они проехали довольно большую часть пути в сторону Кестхея, здесь дорогу обрамляли высокие сосны с мощными стволами из породы гигантов; их младшие братья и сестры в сосновом лесу на склоне горы и те смело могли сойти за великанов. Сосны отстояли друг от друга метров на двадцать; их кроны отливали такой темной зеленью, что издали казались совсем черными.
— Похоже, вон там сидит твоя матушка, — ткнул вперед кнутовищем Шандор Шимон.
Метрах в двухстах от них в пыльной, серой, выцветшей траве придорожной канавы Янчи заметил крохотную женскую фигурку в темном платье. Господи, до чего же она была маленькой!
— Это ведь она, верно?
Мальчик только кивнул в ответ,
Бричка легко преодолевала расстояние от одной сосны до другой, теперь Янчи разглядел и лицо матери — выжидательно, с надеждой обращенное к ним. Как много могло поведать это лицо! Мать сидела в пыльной траве на краю придорожной канавы с пустой корзинкой в правой руке и неотрывно следила за приближающейся бричкой, словно видя в ней избавление.
Шандор Шимон проскочил метров на двадцать вперед, чтобы свободно развернуться и остановить бричку по другую сторону дороги возле сидящей женщины.
— Добрый день, кума Анна.
— День добрый, кум. Выходит, ты приехал за мной, Шандор?
— Надо бы еще за Анной Хедьбиро да не приехать! — с залихватской удалью ответил Шандор Шимон. — Видишь, на бричке за тобой примчался!
— Вижу, вижу… Только тут уж не до смеха, Шандор. Ведь ты понимаешь, до чего меня жизнь довела. Выходишь из дому вроде как ни в чем не бывало, а вернуться моченьки нет. Ну да ведь ты — человек здоровый, откуда тебе про то знать!
Янчи заметил, что слова матери задели крестного.
— Спроси своего сына, Анна, о чем я ему толковал всю дорогу. Все я знаю, черт подери!
— Не ругайся, кум!
— Ладно, не буду. Ты сама взберешься на бричку-то?
— Попробую.
— Нет уж, лучше ты не пробуй. Я тебе помогу, Анна.
Шандор Шимон передал вожжи и кнут Янчи и слез с брички.
— Ну-ка обними меня за шею, кума.
Мать подчинилась. Шандор Шимон одной рукой обхватил мать за спину, другую продел ей под колени, поднял женщину и перенес ее через канаву. Янчи, перегнувшись из брички, принял мать на руки и усадил ее на заднее сиденье.
— Там, где ты сидишь, кума Анна, недавно восседала жена адвоката Бойтоша! Но ты этого места больше заслуживаешь!
— Ах, Шандор, Шандор, — задыхаясь, проговорила Анна Чанаки, — ну и сильны вы, мужики! Вот и отец моего паренька тоже… Взвалит мешок пшеницы и несет играючи. А ведь ему, как и тебе, годов немало.
— Чай, ты не одной простоквашей мужа на завтрак потчуешь. И я тоже не на простокваше сижу.
— Ой, корзинку-то мою подыми, кум.
— Чтоб ей ни дна ни покрышки, корзинке этой! Через нее вся твоя погибель!
— Не пропадать же добру… На базаре деньжонок выручишь, а потом в магазине много чего купить можно, с соли начиная…
— Да знаю я, знаю.
— И деньгам теперь цена другая стала…
Шандор Шимон уселся на заднее сиденье рядом с Анной Чанаки.
— Ты, Янчи, будешь при нас парадным кучером, а я тем временем за твоей матушкой поухаживаю. Когда-то, давным-давно, к моим ухаживаниям не прислушивалась, зато теперь, глядишь…
— Ну и чудак ты, Шандор! Будто не знаешь, чего я тебя тогда сторонилась… Ведь в те годы считалось, что бедной девушке не пристало поддаваться на уговоры парня, коли тот из богатой семьи. Иначе запросто можно остаться с носом.