Точка невозврата. Выбор
Шрифт:
– Зачем ты это делаешь?
– Что делаю?
Очевидный ответ. Зачем он только спрашивает? Чтобы затопить повисшее молчание? Что во всё этом его, а что её? Он на самом деле хочет или… или…
Целоваться она не умела. Именно это и привело его в чувства. Ведь вопрос согласия в таких случаях чисто риторический. В конечном счёте, если Мари не против… будет подло воспользоваться ситуацией. Рене за плечи отстранил девушку от себя и заглянул в глаза. Ни испуга, ни страха. Только любопытство и растерянность.
– Я не за тем тебя нанимал. Иди домой.
И, резко
Мари, как и любой девице из приличной семьи, никто не рассказывал о тех вещах, что происходят между мужчиной и женщиной в темноте спальни. Теоретически она, конечно, знала про это по книгам, которые от скуки брала из папиной библиотеки. Опять же в местах, где она работала, люди редко следили за тем, что говорили. Отсюда весь туман, который намеренно напускали родители молодым незамужним девицам, давно рассеялся. Похоже, что только благоразумие и удача смогли её саму отвадить от совершения глупостей, несмотря на то что были и те, кто готов получить желаемое, не спрашивая.
Ожидаемого стыда она не испытывала. Скорее лёгкое недоумение. В общем-то, сама голова сделалась пустой, да и мысли текли вяло. Все ещё пребывая в этом тумане, Мари подняла с пола книгу и положила её на место. Вышла из дома и стояла на улице, вдыхая морозный воздух. Разум прояснился. Впервые за несколько лет она отчетливо понимала чего хочет и к чему это приведет. Если сделать этот шаг, то она непременно когда-нибудь пожалеет. Когда-нибудь представлялось очень абстрактным.
Ветер обжигал щеки и девушка щурилась от холода. Начиналась метель. Она неслась снежным пухом по пустой вечерней улице, скрыв заходящее солнце и небо. С каждой минутой все больше заметала невысокие домики, погружая город в безумие ветра и снега.
Мари прикоснулась к губам и улыбнулась. Она ведь заслужила толику безумия лично для себя? Маленький эгоистичный поступок.
В гостиной стояла темнота и можно было расслышать, как за окном беснуется метель. Из кабинета лился тусклый жёлтый свет и тянуло табаком. Бархатным, от которого на языке оставалась приятная горечь. Пальто и шляпку Мари оставила на диване. Ковёр поглотил звуки её шагов.
Он сидел в кресле и курил трубку. На подлокотнике стоял пустой стакан. Вся его поза, выражение лица и взгляд говорили о том, что Ренри где-то далеко, и эта даль недостижима чужому пониманию. Отблески огня из камина размыли черты его лица, и невозможно было сказать, призрак сидит там или живой человек.
Несомненно, если бы они встретились в той, другой жизни, Мари бы сторонилась его, рассказывала подругам о том, какие ужасные у него манеры, насколько его внешность не соответствует идеалу, который воспевали старые баллады, а матушка запретила бы даже близко к нему подходить. Вот только подруги остались в другом мире, прекрасном и чистом, а матушке не повредит то, о чем она не знает.
– Почему ты всё ещё здесь?
Вопрос застал Мари врасплох, и голос прозвучал куда менее уверенно, чем
– Там метель, - она замялась, но со внезапно возросшей уверенностью, выпалила.
– Я могу остаться.
Не вопрос, но утверждение, и Ренри это понял. Он смотрел долго, пристально, и взгляд этот был до того пронзительный, что ей внезапно захотелось убежать, но как говорила старая прачка Карина: «Пошел в жрецы, служи и заупокойные!». Мистер Кафер тяжело вздохнул, выбил тлеющую трубку в пепельницу и поднялся. Он подходил медленно, давая Мари время убежать, а взгляд его стал уже другим, острым, с отблеском огня. Покачал головой, вглядываясь, пока не положил на её плечи руки, словно обнимая.
– Если мы не остановимся сейчас, то в конце концов ты пожалеешь.
Мари внезапно потеряла дар речи - в самый важный момент! Она так рассердилась на себя, что со злостью отбросила рукой прядь выбившихся волос и уверенно кивнула. Он в ответ только фыркнул:
– Ну и гори все синем пламенем.
Поцелуй, отчаянный, горячий, лишающий способности дышать. С привкусом табака и виски. Руки Ренри зарылись в её волосы, распуская ленту.
– Вы…
– Ты, если мы действительно хотим это сделать.
Мари не нашлась, что ответить и потянулась вперёд. Кудри рассыпались по плечам, и Ренри запустил обе руки в её волосы, неторопливо перебирая пряди. Внезапно поцелуй стал медленным, словно очередная попытка образумить подступившее безумие.
Отступи. Игра не стоит свеч. Свечи нынче дороги, десять серебрушек за четыре штуки. Высокая цена, чтобы изводить их на мимолётную прихоть. Мари устала всё делать ради кого-то. Нет, она и дальше продолжит это делать, но здесь, в этот самый момент ей захотелось получить что-то лично для себя. Эгоистка, что же тут поделать.
Наконец, Ренри отстранился и хрипло проговорил:
– Пойдем.
Спальня, маленькая, по-мужски скупо обставленная, с клетчатым одеялом на кровати и окном, которое легонько дребезжало от сильного ветра. С улицы, несмотря на метель, пробивался рваный свет фонарей. Маленькое убежище.
Ренри сел на кровать и протянул ладонь. Широкую, с квадратными, аккуратными ногтями. Мари решительно и доверчиво положила на неё свою маленькую руку.
Здесь не было место притворному стеснению, как в светских гостиных, где молодые джентльмены тихонько, на ушко, признавались в вечной любви и тайно подсовывали записки. Девушка на это хихикала в ответ, краснела и пряталась за веером. Сгинули джентльмены, сгорели записки, как и признания столь же ложные, что и томные девичьи вздохи. Девушки той тоже уже нет и не будет.
Да и право слово, кто в такие моменты говорит о стеснении? Скромность неуместна, когда двое голые словно младенцы. Это обстоятельство Мари как-то упустила. Правда тут же поправила себя: иначе ведь и смысла нет?
– Ты красивая.
Врёт. Не красивая. Может, миленькая. Матушка всегда называла её миленькой, но не достаточно, чтобы найти богатого мужа. Да и замуж не позовут. Теперь уж точно. Как бы то ни было, некогда мужьями обзаводиться.
– Ш-ш-ш… Не думай о плохом. Не сейчас.