Точка невозврата
Шрифт:
Я взяла из рук Агапкина «Руководство». На миг у меня возникло опасение, что книга исчезнет. Но ничего не случилось. Увесистое, добротное издание много лет стояло у меня в кабинете на полке, я иногда в него заглядывала, особенно часто, когда писала «Легкие шаги безумия» и «Вечную ночь», романы, в которых действовали персонажи-психи.
Книга легко, послушно открылась на нужной странице.
– «Бредовыми идеями мы называем те неправильные представления, которые создались не на почве недостаточной логики, а на почве внутренней потребности».
– На почве внутренней потребности, –
Книга опять оказалась в руках Федора Федоровича, он легко перевернул несколько страниц и прочитал:
– «В характере сутяг отмечается резко повышенная самооценка; соединение впечатлительности, грубости и высокомерия. Их дело кажется им всегда делом справедливости. Все действия других людей, идущие вразрез с их требованиями, они воспринимают как козни, как личное оскорбление».
– Вы назвали его сутягой. Допустим, такие черты у него имелись. Но разве не власть была его главной внутренней потребностью?
– Да, ему хотелось власти, он много болтал об этом, пока гулял по альпийским лугам, катался на велосипеде по Мюнхену, Парижу и Вене, строчил статейки, цапался с меньшевиками и пополнял партийную кассу. Но он понятия не имел, что такое власть в России. В октябре 1917-го он схватил, что плохо лежало. Оказалось, что это Власть. Он был жадный и самоуверенный человек, вот и схватил, не подумав о возможных последствиях для себя лично, для собственного здоровья. Реальная власть, в отличие от гипотетической, была ему не по силам, он надорвался до смерти, очень скоро.
Действительно скоро. Ленин сумел удержать власть с октября 1917-го по январь 1924-го, срок совсем не долгий, а если вычесть последние года полтора, когда он смертельно болел и уже вовсе не властвовал, получится того меньше. Лет пять. В масштабах истории это пшик, мгновение.
– Главной внутренней потребностью Ленина была борьба, склока, разрушение, – продолжал Агапкин, – все то, что создавало иллюзию активной деятельности и собственной значимости. Владимир Ильич был азартен и амбициозен, а делать ничего толком не умел. Профессию юриста так и не освоил, писал скверно, скучно, говорил картаво, путано. Конспиратор был отличный, что правда, то правда, ну и деньги...
– Погодите! – Я не выдержала, перебила: – Он заводил толпы на митингах, значит, все-таки был талантливым оратором.
Агапкин снисходительно улыбнулся и покачал головой.
– Это в советских фильмах толпы беснуются, стоит Ленину выйти на трибуну и крикнуть: «Това-ищи!» Да, в семнадцатом толпа легко заводилась, но не от речей очередного оратора, а от самой себя. Толпа была вроде пьяной истеричной бабы, собственных мыслей и политических предпочтений не имела, в башке каша из лозунгов, во рту каша из семечек и мата. Между прочим, Керенский, Троцкий, Маня Спиридонова орали куда успешней Ленина, им хлопали шибче.
– Хлопали, может, и шибче, – согласилась я, при этом улыбнувшись также снисходительно, – однако победил Ленин.
– Что значит – победил? Кого?
От этого вопроса я растерялась и не нашла ничего лучшего как выпалить:
– Всех!
Агапкин смотрел на меня молча, с жалостью и любопытством. Поняла ли я, какую чушь сейчас сказала?
Конечно, поняла. Побеждать в России
– У Кобы – да, внутренней потребностью была именно власть, единоличная и беспредельная. Это называется бредом величия, – устало пробормотал Агапкин и опять открыл «Руководство по психиатрии»:
– «Настоящий бред представляет ряд степеней от легко возможного через еще мыслимое до идеи, что больной сам есть Бог и Верховный Бог».
Вид у Федора Федоровича был усталый, он оторвал глаза от книги, посмотрел на меня так печально, что мне захотелось утешить его, уложить спать, почитать ему сказку, как маленькому ребенку.
– Нет, я не устал, – произнес он вполне бодро, – просто мне тоже не по себе, когда речь заходит об Оське Корявом. Я его видел, знал и до сих пор не могу отделаться от жуткого чувства, что он не совсем человек. И в этом контексте версия его сумасшествия выглядит чем-то вроде заклинания против нечистой силы. Чур меня, чур! Все нормально, ребята, он просто псих, всего лишь псих, ничего сверхъестественного. У Ленина в Горках жила собака Айда, очень славный пес, ирландский сеттер, как твой Вася, но не старый кобель, а молоденькая сучка. Так вот, стоило появиться Сталину, и добродушная Айда поджимала хвост, шерсть вставала дыбом.
– Ну, здесь у нас Коба вряд ли появится, – сказала я и, присев на корточки, погладила спящего Васю. – Оськи Корявого больше нет. Только иногда в моих ночных кошмарах...
Я не стала договаривать. Федор Федорович и так знал о моих страшных снах, боялся за меня, нервничал. Кое-что нехорошее случалось и наяву. Кроме нападения на Васю стального кобеля была еще автомобильная авария.
Я ехала в такси, сидела на заднем сиденье, читала. Стальной «Форд-Фокус» врезался сзади, ни с того ни с сего. Удар получился не слишком сильный, меня скинуло в проем между сиденьями, я отделалась вывихом лодыжки. Таксист не пострадал, но жутко испугался, стал говорить, что давно приметил «этого козла», он упорно пилил за нами от проспекта Мира и как будто нарочно врезался. Самое странное, что водитель «Форда» остался сидеть в своей побитой машине, затемненные стекла были подняты, дверцы заблокированы. Я не стала дожидаться приезда милиции, остановила какой-то «жигуль» и уехала. У меня не было времени, и почему-то совсем не хотелось увидеть «этого козла», водителя «Форда».
– Иногда у него зрачки становились прямоугольными, – вдруг сообщил Агапкин, – но если кто и замечал эту странность, то наверняка принимал за оптический обман, за галлюцинацию, особенно после его воцарения, когда люди рядом с ним трепетали. Мало ли что может почудиться со страху? Да, трепетали. А он наслаждался. Власть была лишь средством, а целью – именно страх, ужас, боль. Ему нравилось пугать и причинять боль. Он питался этим.
Федор Федорович в очередной раз перевернул страницы и прочитал: