Точка опоры

Коптелов Афанасий Лазаревич

– Для вас найдется.

Глаша достала из чемодана складное зеркало, приподняла донце футляра и подала аккуратно сложенную газету. Пятый номер. Сильвин отодвинулся со стулом в угол, подальше от окна, просмотрел заголовки, остановился на письме из Петербурга. О схватке на Обуховском заводе. Прочел: "Жаль, что знамени не было. В другой раз и знамя будет, и пистолетов достанут". Верно! И посерьезнее оружие достанут! Сказал приглушенным голосом:

– Здесь тоже как на вулкане. Вот-вот польется лава.

В горницу поднялась Клавдия Гавриловна, сказала, что чай готов. Сильвин, прежде чем отправиться за самоваром, сунул руку за голенище, где солдаты обычно

хранят ложку, и достал листовки, свернутые трубочкой, одну подал Глаше, остальные запрятал на прежнее место:

– Прочитайте здешнюю...

– Новенькая?!
– Клавдия Гавриловна подошла поближе.
– Надо деколоном спрыснуть. Чтобы краской не пахло. Сейчас принесу.
– Приостановившись, добавила: - Листки-то у нас спервоначалу были синенькие, от руки писанные, а нынче и вот эдакие появились. Из настоящей типографии! Ох, смелые головушки!.. Пойду у Валюшки возьму деколон.

Глаша, разгладив рукой тонкую бумажку, про себя читала:

"К войскам красноярского гарнизона. Братья солдаты и сибирские казаки! Поймите и запомните. Со дня на день вас могут послать сражаться против борцов за свободу и справедливость для трудового народа. Не враги они вам, а ваши товарищи. Не против них, а за них должны вы сражаться! Не в них должны вы стрелять, а в тех негодяев, которые решаются приказывать вам стрелять в своих братьев".

– Ой, как это своевременно!
– тряхнула головой Глаша.
– Кто бы мог подумать, что наши красноярцы так развернутся!

5

За Енисеем синели отроги Саян. Там среди густых хвойных лесов высоко вздыбились причудливые гранитные утесы - Столбы. Веками их обтачивали ветры, умывали грозовые ливни.

Глаша помнила тот причудливый уголок тайги, могла по памяти нарисовать не только ближние, но и дальние столбы. И хмурого Деда, и задумчивую Бабушку, и Дикаря, и Голову Манской бабы, и Кабаргу. Кто-то придумал меткие названия. Гладкий, чуть-чуть поросший темно-серым лишайником гранит в самом деле походит на безрогого оленя. Глянешь на него издалека, с другого столба, и вдруг покажется, что на синем небосклоне настороженно шевельнулись кабаржиные уши-лодочки.

А восход солнышка на столбах она не видела. Говорят, неописуемо красиво. Тайга на востоке взбудоражена, как море в шторм. В низинах залегли седые туманы, гребни гор напоминают грозные валы. На краю небосклона колышется оранжевое опахало, подымается все выше и выше. И вот, наконец, показывается огненная краюшка солнышка, будто раскаленный кусок железа у богатыря-кузнеца на наковальне... Рассказывают: столбы становятся розоватыми, туманы - перламутровыми... Прелесть!.. Чудо из чудес!.. Жаль, что нет здесь Ивана. Полюбовались бы вместе...

Их было десять - веселая компанийка, и никто из них не знал, что у жандармов Столбы уже прослыли "неблагонадежной местностью". Шли подруги Валюшки и три столбиста, дюжих и, как рыси, ловких да цепких парня. Такие не остановятся перед самым трудным ходом, как называют лазы на Столбы. На ногах у них новенькие калоши, вместо пояса у каждого своеобразный кушак аршин пятнадцать кумача, обмотанного вокруг тела. Помогут им, девушкам, подняться на нелегкую вершину. А сами напоказ взберутся на острые, как бы с высоты вонзившиеся в землю, гранитные Перья по самому рискованному ходу Шкуродер. Полетят оттуда вниз, упираясь ногами в противоположные стенки, и они, девушки, ахнут: как бы парни не ободрали себе шкуры. Слух был: отчаянные девушки пытались взобраться... Но им, семерым, туда незачем: они ведь не мечтают об альпинизме. А солнышко горожане обычно встречают на

довольно легком Четвертом или на одной из двух вершин Первого столба. Туда потруднее. И там и тут удобные площадки, - хватит места для нескольких компаниек. Завтра - канун праздника столбистов. Заиграют гармошки, зазвенят струны гитар, польются песни, первым делом свои, сибирские: "По диким степям Забайкалья" и "Глухой неведомой тайгою". Там не боятся петь даже "Смело, товарищи, в ногу". А в таежной избушке, приюте столбистов, говорят, можно найти на подоконнике листовки...

Через Енисей плыли на большой лодке. Столбисты дружно загребали воду распашными веслами. Девушки пели: "Пташки-певуньи, правду скажите..." За железнодорожным мостом пошли по правому берегу в сторону теснины, где Енисей, будто сказочный богатырь, прорвался сквозь горы, преградившие путь на север. С высоких Саянских отрогов спешила к нему, как девушка на свиданье, речка Базаиха. На ее берегах крепко вцепились в землю казацкие курени - крестовые дома, обнесенные высокими заплотами из толстых лиственничных плах. Что ни двор, то крепость с массивными воротами под двускатными крышками. Во дворах мелькали фуражки с желтыми околышами: чубатые казаки седлали коней. Похоже - по команде. Куда они снаряжаются? Неужто в город? Опять "наводить порядок"? И у Глаши тревожно заныло сердце.

Но она уже умела сдерживаться, никому не сказала ни слова, только многозначительно переглянулась с Валюшкой.

От Базаихи к Столбам пролегла Манская тропа, уводившая куда-то далеко-далеко в глухую горную тайгу. Столбисты предпочитали другую тропу по долине речки Лалетиной к ее истоку, где вздымались ближние Столбы, издавна облюбованные скалолазами, и компанийка пошла туда.

В густых зарослях черемухи без умолку журчала речка, а когда тропа отдалялась от нее, было слышно, как среди березовой чащи посвистывали иволги. Ни разу не каркнула ворона, не кашлянул бурундук, и Глаша не сомневалась - погода будет ясная, сухая. Ничто не помешает полюбоваться на каком-то из столбов восходом солнышка.

Куда ни взглянет она, всюду горный склон манит красотой. Неподалеку от тропы стоят елочки-подростки в зеленых кринолинах, в мягких ложбинках у реки, где долго держался снег, полыхают троллиусы, прозванные жарками. Нигде нет таких огненных цветов, как на ее родине! По ту сторону Урала Глаша видала их братьев: какие-то худосочные, желтенькие, будто тронутые бледной немочью. То ли им не хватает ярых соков земли, то ли солнечного пламени? А здесь пылают неуемно. Не зря назвали жарками!

Чем выше, тем прохладнее. И тем богаче россыпь цветов в таежном большетравье. Вон на полянке из густой травы моргнул ей розоватый цветок егорьево копье, вон из-за елочки махнул крупными, тончайшими, как папиросная бумага, малиновыми лепестками лесной пион - марьин корень. Валюшка невольно метнулась туда, чтобы сорвать цветок, но Глаша схватила ее за руку:

– Не надо. Они же у нас завянут.

У Пыхтуна - крутого подъема - парни взяли девушек за пальцы, - так им легче. Глаша шла одна, шагала размеренно, закинув руки за спину.

Речка отступила в сторону, затерялась где-то глубоко в кустах. Тропу стиснуло густолесье. Между тяжелых, как бы литых из меди, стволов лиственницы белели робкие березки. Беспокойно трепетали круглые листья на осинах. Откуда-то из глубины горной тайги будто вышли навстречу пешеходам мохнатые великаны кедры, как бояре в шубах. Потом сквозь зеленую густоту прорезались причудливые громадины первых столбов, взгроможденных в небо. Глаша узнавала. Прадед, Дед, Бабушка...