Точка сингулярности
Шрифт:
Потом незнакомец представился.
В таких случаях вообще-то полагается за что-то держаться. Редькина реально качнуло. Все-таки пиво за обедом в итоге не бодрит, а расслабляет. Эх, коньячку бы сейчас!
– С вами говорит Михаил Разгонов. Времени очень мало. Выслушайте меня внимательно, не перебивая и не задавая вопросов. Обязательно сохраните мои рукописи, если вы понимаете, о чем я говорю. Если нет, Бог вам в помощь. И простите меня. Но главное: не отдавайте эти бумаги никому. Слышите? Ни единой живой душе! Если будете покидать квартиру надолго, берите с собой. Понятно? Вас найдут. Счастье для всех.
Последние слова добили Редькина. Он был достаточно эрудирован по части литературы. А это же финал «Пикника на обочине» Стругацких. Хотелось сразу добавить: «Счастье
– Кто это? — спросила Маринка.
– Михаил Разгонов, — спокойно ответил Тимофей.
– Издеваешься?
– Нисколько.
Обстановку разрядили оказавшиеся рядом Верунчик и Никита. Они не знали, что Разгонов мертв, им было проще.
– Так он к нам в гости придет за своей рукописью? — умилялся Верунчик. — Я же говорила, что это по правде. А салат будем делать с крабовыми палочками? А шампанское пить?
Тимофей на все вопросы тупо угукал, а Никита заметил:
– Надо мне с работы его книжку принести, валяется где-то в мастерской, пусть автограф поставит, перед мужиками похвастаюсь…
Редькин не слушал всей этой трескотни — он вдруг понял, почему совершенно не расстроился неделю (или сколько там?) назад, ведь он чувствовал через свою астральную материю, что жив Разгонов, жив! Потому и печалиться не мог! И это вдруг так его обрадовало, что уже никакого значения не имели все остальные навороты. Понять происходящее невозможно. Факт. Он должен, наконец, с этим смириться и просто доверять своей интуиции. Вот только башка раскалывалась. Добавить, что ли, втихаря? Нет, не успеть уже, и кухня полна народу, и в комнату забежать незаметно от Маринки не выйдет. Беда. Он же будет никакой там, у Юльки…
Выручил полковник милиции. Только сели сразу спросил:
– Тимофей, выпить хотите?
– Не откажусь!
Радость была столь неприкрытой, что Павел Игнатьевич даже рассмеялся беззлобно, а Маринка зашипела:
– И как только не стыдно! Первый раз к человеку пришел!
А Редькин от этой фразы окончательно развеселился. К человеку-то, пожалуй, и впрямь — первый раз. А вот в дом к нему — уже второй. Павел Игнатьевич меж тем объявил:
– Мы с вашим мужем, чай, не водку хлестать будем. Может, и вы с нами продегустируете, Марина?
С этими словами на свет Божий извлечена была фигурная бутылка французского коньяка «Гастон де Лягранж» весьма изрядной выдержки и три грамотных фужера «а ля тюльпан». Редькин вопросительно кивнул в сторону Юльки, но Пал Игнатич помотал головой:
– Она у меня таких крепких напитков не употребляет.
На этой фразе Редькины дружно спрятали глаза, а папаша спросил:
– Может, винца, дочка?
– Да нет, па, мне ещё заниматься сегодня.
Вот какая образцовая девочка!
На папу Юлька была совсем не похожа, наверно, в маму целиком пошла. Пал Игнатич — росточка небольшого, коренастый круглолицый, русоволосый, нос картошкой, губы пухлые, и щеки, как шарики, глаза небольшие и светло-светло-серые. Откуда ж Юлька с такой библейской внешностью получилась, такая высокая, хрупкая, смуглая. Всяко выходило — от матери. А мать её погибла в авиакатастрофе пять лет назад. Такие вот грустные дела. Мачехе на девчонку по большому счету наплевать было. Отец чуть больше заботился, но именно, что чуть. Особенно после того, как у новой пары родилась славная дочурка Сашенька, которой шел теперь уже четвертый год. И вся эта команда обитала на роскошной даче, а Юлька была фактически предоставлена сама себе. Периодически к ней наведывалась тетя — сорокапятилетняя сестра отца, да сам Павел Игнатьевич непредсказуемо появлялся днем или вечером — вроде как с проверками. Ночевал редко, и только если мачеха почему-либо решала остаться в городе. При таком образе жизни не то что крепкие напитки пьют, но как правило и очень быстро переходят на «колеса», а с «колес» — на иглу. Наблюдая отца и дочь рядом, Тимофей вдруг особенно остро осознал грозящую Юльке опасность и почувствовал свою личную, прямо-таки отцовскую ответственность за нее. Это было
Пока полковник Соловьев раскачивался, Тимофей с Маринкой успели многие подробности той летней истории подзабыть. Злость и досаду растратили, машину починили, возврата денег всерьез ждали только от Вербицкого, о чем полковнику говорить, конечно, не следовало. Ну, и что они могли сегодня хорошего сделать за компанию с представителем власти? Проанализировали причины аварии. Уточнили свои права и обязанности. Провентилировали официальные пути давления на оставшихся в живых владельцев той «Волги». Де юре и де факто теперь за все отвечала фирма, и чисто теоретически как раз с фирмы получить деньги по суду было вполне реально. Ибо суд, как правило, отдает предпочтение физическим лицам. В общем, Павел Игнатьевич позвонил при них в несколько мест — и своим знакомым, и просто дежурным офицерам — в управлении ГАИ, в отделении, в РУВД, даже на Петровку, кажется, обращался. И несколько раз полковник Соловьев повторил, что сам он не по этой части. Экономического характера в совершенном преступлении, на его взгляд, не просматривалась, а Редькины благоразумно решили не переубеждать в этом опытного специалиста. На том и закончили. Только Юлька ещё спросила вдруг:
– Па, а можно выяснить, кто на самом деле сидел за рулем «фолика»?
– Какого фолика? — не понял Павел Игнатьевич.
– Ну, там же ещё «фольксваген» долбанули, я хорошо помню. А парень этот забежал в отделение, расписался в отсутствии претензий и был таков. Странно, правда?
– Да ничего странного! Когда ущерб небольшой, многие так делают, тем более, если человек, скажем, на инофирме работает. Была ему охота с нашей волокитой связываться! Однако выяснить личность интересно. Ты молодец, Юлик!
«Юлик-то, конечно, молодец», — подумал Редькин. — А вот «фолик» нам на фиг не нужен».
Ничего интересного в личности того водителя он не видел. Вообще, все было скучно до оскомины и неутешительно. Кроме одного, пожалуй. Соловьев обещал со своей стороны навести справки о фирме покойного Игоря — той самой, что гоняла из Польши реэкспортные «Жигули».
Вербицкий ночью это известие воспринял с чувством глубокого удовлетворения и даже готов был разразиться «бурными и продолжительными».
– Это именно то, что нам нужно! — объявил он с неумеренной радостью. — Одно маленькое дополнительное звенышко — и все в ажуре! Ждите ответа. Благодаря твоему полковнику закончим все в три дня, вот клянусь тебе. Его нам просто Бог послал! Понимаешь?
Редькин понимал. Намного лучше Вербицкого понимал он это. Ведь он уже давно общался с Богом напрямую, без посредников.
По этому поводу стоило выпить. Французский коньяк — хорошо. Но мало. И дома он тихо добавил простым молдавским трехзвездочным. Тихо, но много, на бульвар-то как раз Маринка пошла, а ему велела звонить по всем делам, изрядно их что-то набежало. Ну а потом, жена и чаю толком не попила, почти сразу рухнула спать. А Тимофей до четырех сидел за компьютером, в игрушки играл и бесплатную порнуху листал в Интернете. Под это дело всю бутылочку свою и досадил, а там граммов четыреста оставалось. «Не спится от заката до рассвета…»
В общем, наутро вставать было крайне тяжело. Он и не вставал.
– Все, — сказал сквозь сон часов в девять, когда вокруг суета какая-то началась, — вчера наработался. Сегодня сплю до полудня.
Маринка над ним сжалилась. А на улице опять развезло все, репетиция зимы получилась очень короткой. Нападавший с вечера обильный снег бежал теперь по всем мостовым и тротуарам бурными апрельскими потоками — градусов шесть или семь шарахнуло сразу в плюс. Это тяжело, не только для сердечницы Веры Афанасьевны, это даже для сорокалетнего Редькина — особенно с похмелья — невыносимо. Вместо головы — этакий здоровенный жбан с тормозной жидкостью. Пошевелить страшно — не дай Бог расплещешь — и тогда все, по тормозам… Бред. До обеда Редькин страдал, в обед решил мужественно воздержаться от пива. Крепкие напитки тоже запретил себе, да и не было ничего открытого, кроме водки, а питье водки втихаря считал он делом презренным.