Точка возврата
Шрифт:
В абсолютной темноте достойный ученик доктора Геббельса рвал абсолютно черную рубашку и перевязывал свою пробитую задницу. Временами впадая в полузабытье от ран и от страха, он прождал возвращения тюремщика то ли двое суток, то ли два часа.
Из этих двух часов Дед потратил один на то, что откопал в мусоре пакет с цивильной одеждой, переоделся, засыпал следы крови в руинах дома и перегнал машину Зайшлого в другой район. Оставшийся час он просидел на лавочке бульвара, играя в шахматы с другими пенсионерами. Бешенство, которым он так напугал Зайшлого, было наигранным, на самом деле Николай Иванович хладнокровно проводил в жизнь быстро, но тщательно
И вот снова они были вдвоем за глухим металлом двери.
— Узнаешь меня? — спросил Дед?
— Нет.
— Я тебе напомню. Девяносто пятый год, День Победы, площадь перед оперным театром... Я запомнил твою харю.
— Меня там не было, — забормотал Зайшлый. — Это другие, я потом еще ругал их, так нельзя было делать, я против, чтобы били старых людей, я вообще не такой уж националист, мне просто надо же работать, я просто работаю, я бумажки перекладываю, а фашисты — это другие, они не правы, я сам их ругаю все время...
— Зайшлый, Тарас Орестович, — спокойно заговорил Дед. — 1960 года рождения, женат, имеет двоих детей, занимает должность главного идеолога СНПУ...
Это была точная цитата из личного дела Зайшлого. Он понял, что сходит с ума. Получалось, что профессионал, сумевший уйти от погони в городе и погони в горах, дерзко похитивший самого Зайшлого в центре города у порога СНПУ, — это всего лишь старик ветеран, доведенный до отчаяния иезуитскими методами самого Зайшлого и его куратора. В самом деле, сами ведь кричали, что московские оккупанты все сплошь наймиты НКВД. Вот и правдой оказалось! Накаркали на свою голову!
— Я вынес тебе, псу, смертный приговор. У тебя есть выбор, какую смерть принять — от пули или сгнить заживо здесь.
— Вы знаете, — произнес Зайшлый, стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее. — Я серьезно раскаиваюсь в своих взглядах. Вы дали мне понять, насколько я был неправ. Теперь я постараюсь переубедить других, объяснить им их ошибки. Я вам говорю правду. Я действительно представил себя на вашем месте. Я поддался общему течению, но меня все время что-то смущало во всем этом. Я старался смягчить политику партии, но это у меня плохо получалось. Теперь я смогу лучше действовать в этом направлении. Я всем с большой трибуны заявлю о том, что отказываюсь от своих прежних взглядов. Я уйду из СНПУ. И за мной уйдут многие другие.
— Я ухожу, — прервал его Дед.
— Нет, не уходите! Подумайте, ведь это грех! Вы в Бога верите? Ведь вы же русский человек, русские — наши братья православные. Если даже вы не верите, вы ведь читали Библию? Вы же видите, я раскаиваюсь!
— У тебя будет время покаяться, — сказал Дед и, держа пленника на прицеле, вышел. Снова лязгнула чудовищная дверь, и темнота надавила на глаза раскаявшегося идеолога.
Все дальнейшие мысли Зайшлого, как ни крутились, все возвращались только к одной фразе: «Надо было просить пулю!»
Вечером, в разгар обсуждения судьбы Зайшлого в свете того, что решать его судьбу взялся Дед, в дверь Бороды вежливо постучали.
— Войдите, —
Вошел Дед, одетый в цивильное, но в кепочке. Козырнул (для того и головной убор напялил):
— Товарищ капитан, разрешите обратиться!
— Слушаю вас.
— Товарищ капитан, ваше задание выполнено.
Я четко представил себе труп идеолога СНПУ, зарытый в глухом закоулке городского парка. Эксгумация, экспертиза, следы пыток, газетная шумиха, следствие. Дед, старый человек, наверняка оставил улики. Дальше — арест, суд. Газетный заголовок: «Русский ветеран НКВД замучил украинского патриота по заданию Москвы».
— Садитесь, докладывайте.
— Есть.
Через сорок минут Дед впустил меня в подземелье к заключенному номер два. Как и обещал Николай Иванович, тот был готов за одну только надежду на жизнь продать не только партию, родину и нацию, но и мать, отца, жену, детей. Было видно, что он прополз весь незасыпанный землей ход, пока не понял, что оказался в ловушке. Ногти его были изломаны, из-под них сочилась кровь. Лицо было в земле и слезах. С момента ареста до моего прихода в камеру прошло каких-то пять часов. Обработка языка была мастерская...
По совету Деда я сперва провел допрос, не давая, впрочем, пленному особых надежд на жизнь и выход на волю. Только потом я сделал ему перевязку, выдал скудный паек и объяснил, что его жизнь только в его руках. Если его информация не то что ложна, просто в чем-то неточна, неполна или ошибочна, пуля станет для его затылка желанной гостьей. Не давая ему возможности обдумать эти слова и сознаться во лжи, если ложь была, мы вышли, оставив его одного.
— Теперь он все сутки будет вспоминать, где мог ошибиться, — объяснил Дед. — Завтра вечером он нам доложит не как сегодня, все валом, а с чувством, с толком, с расстановкой. Отрепетирует доклад до мельчайших подробностей.
— Он не удавится на галстуке?
— Не-ет! Этот жизнь любит. Будет цепляться до последнего.
— И не соврет?
— Ему будет приятно, если вы вернетесь с задания целые и невредимые. Он за вас молиться будет.
— Дрянь человек.
— Товарищ Пастух! — На улице Дед не стал доставать меня с моим бывшим капитанством и прибег к обращению по конспиративному имени. — Порядочные люди из местных в фашисты не идут. Они работают да детей растят. Их-то мы и освобождали в сорок четвертом. Их здесь тоже полно, живут себе, никого не трогают. Хотя, конечно, элемент ненадежный. Все-таки мы для них чужие. Но и своих начальников они не шибко-то жалуют. А фашиста — его сразу видно. Он и ряженый ходит, и факелы носит, и на митингах ораторствует. Вот ты здесь неделю, а уже все это дерьмо увидел. Это потому, что оно себя больно показать любит. А на восток — там совсем другая Украина. Там таких фашистов сам народ бьет.
Вернувшись, я объявил Боцману и Бороде:
— Послезавтра вечером едем в горы.
— Все выложил Зайшлый? — уточнил дотошный Боцман.
— Все, но завтра вечером — контрольный допрос. В среду забираем у Тяньшанского боеприпасы и деньги, и — вперед.
— А с «генералом» что будем делать?
— Пока не решил.
Скалы Довбуша
«И то все так сбылось, как было сказано: и доныне сюит на Карпате на коне дивный рыцарь, и видит, Как в бездонном провале грызут мертвецы мертвеца, И чует, как лежащий под землею мертвец растет, гложет в страшных муках свои кости и страшно трясет нею землю...»