Точка возврата
Шрифт:
— Да я ж не в тот ЦУМ закладывал!
— А! В трехэтажный, — догадался Борода. — Но я ведь им говорил, что оба заминированы!
Вырисовывалась веселенькая перспективка снова метаться по городу и звонить. Но для начала я решил все же наведаться в тот самый трехэтажный ЦУМ. Оказалось, что киевский журналюга проявил банальную недобросовестность, дав в эфир картинку только одного ЦУМа, тогда как кверху дном был перевернут и второй. В него уже пускали покупателей, но в залах торчало множество усталых и злых ментов.
Я покосился на Боцмана. Он кивнул, приглашая следовать за ним. Подвел нас к отделу, торгующему ублюдками. А как прикажете называть современный отдел игрушек? До революции игрушечные магазины торговали ангелочками, после революции, когда
— Представляешь такую картинку: просыпаешься с бодунища, и тут перед глазами такое! Сразу подумаешь: все, хана, допился до белочки!
Мы с Бородой ужасались, а Боцман тем временем не терялся. Пока продавщица по его просьбе лазила снимать с полки какое-то чудовище, он сунул руку за витрину и незаметным движением вынул из-под пестрых коробок химикову бомбу. Боцман сунул ее за пазуху и вопросительно посмотрел на меня. Секунду поколебавшись, я незаметным кивком дал команду отхода.
Несмотря на то что город был переполнен людьми, как метро в час пик, мы шли по практически безлюдному переулку одной из тех тайных троп, которые здесь знал только Борода. Боцман посмеивался и качал головой:
— Все спецслужбы мира! Не догадались! Поднять две коробки! В игрушечном отделе! Ну не мог же я положить эту адскую машинку прямо на пол в центре торгового зала!
Его просто душил смех.
Мне было не до смеха. Если бы местные милиция и тайная полиция обнаружили наш сюрприз, то, может быть, папу в тревожном порядке эвакуировали бы из города в тихий и безопасный Ватикан. Но они ничего не обнаружили. Перезакладывать нашу бомбочку было все же несколько рискованно. Да и пока мы занимались бы такого рода провокациями, мог выползти из своей норы Дед и приступить к осуществлению своего безумного замысла. Время было дорого. Бороду, которого в городе, кажется, знала каждая собака, я отправил домой, строго-настрого приказав ему сидеть безвылазно до поступления особой команды. Мы же с Боцманом прогулялись до окраины, где пристроили бомбу в вонючую сточную канаву.
Едва только Док, найдя укромное местечко в том же лесопарке подле аэропорта, переоблачился в рясу, он почувствовал себя человеком первого сорта. Католическому духовенству, по крайней мере на время визита папы, горожане оказывали просто-таки подобострастные знаки внимания. На ближайшие два дня ему предстояло напрочь забыть родной русский язык, по возможности не изъясняться на этом запретном наречии даже во сне. На вооружении у Дока были вообще-то два языка. Во-первых, проходя подготовку среди кубинских коммандос, он сносно овладел испанским. Правда, это был не совсем испанский — это был кубинский диалект общего латиноамериканского, опять же диалекта испанского. Это значило, что он может выдавать себя исключительно за кубинского патера. Но как раз этого делать было нельзя. Немногочисленное кубинское духовенство сплошь выпускалось духовными академиями Испании, и уж на чистом языке Сервантеса эти священнослужители изъяснялись без запинки.
Но помимо регионального испанского, Док, как медик, еще неплохо владел мертвой латынью. Можно было в принципе придумать себе национальность настолько экзотическую, что среди многочисленных паломников не нашлось бы ни одного «соотечественника». Но риск, что таковой по закону подлости найдется, все же был слишком велик. Док решил, что он все же будет латиносом, но не испанского, а, скажем, немецкого происхождения. В случае чего пару фраз по-немецки он смог бы родить. Но тогда Куба отпадала, откуда на Кубе взяться немцу? Оставалась единственная латиноамериканская страна, о которой Док хоть что-то знал — Парагвай. Кубинские товарищи много рассказывали ему, как они в качестве наемников при поддержке местных индейцев племени
В аэропорту творилось невероятное столпотворение. При том, что замаскированного Дока старались не толкать, у него не всегда была возможность двигаться туда, куда ему надо. Тем не менее он все же пробился к группе лиц, одетых, как и он сам, во все черное. Несколько ближайших прелатов учтиво поклонились, Док отвесил несколько ответных поклонов, отметив, что в целом его появление не вызвало никаких эмоций. Ну, приплелся еще один патер, ну и что? Теперь Доку оставалось только обезьянничать: смотреть, что делают его «коллеги», и делать все точно так же.
Из боковых ворот выкатили папамобиль, караул вздрогнул по команде, и из здания аэровокзала появилась свита, окружающая маленького человечка в огромной тиаре. Собственно, благодаря этой тиаре и возвышающемуся вровень с ней посоху с распятием и можно было догадаться, где именно находится Иоанн Павел Второй.
К папе в ноги бросились официальные лица, какие-то галичаночки с хлебом-солью, детский хор запел псалом, а группа священников, к которой примкнул Док, только сложила руки и склонила головы. Словом, как раз прямые-то подчиненные папы и держались с наибольшим достоинством. Но встреча в аэропорту получилась скомканной. Усталый старик Войтыла снабдил весь собравшийся народ пастырским благословением, погрузился в свой стеклянный саркофаг на колесиках и покатил в город.
Ура! Для ксендзов, прибывших во Львов для встречи с понтификом, власти предусмотрели два «Икаруса». Священники грузились в предоставленный транспорт чинно, уступая друг другу место в зависимости от сана. Док понятия не имел, какому сану соответствует его одежка, но оказалось, что примерно среднему, потому что несколько попов, не задумываясь, вошли первыми, а остальные, очевидно ординарные патеры, учтиво посторонились, делая Доку приглашающие жесты. В чужом монастыре логичным было следование соответствующему уставу, и Док, опять же слегка кивнув головой, вошел в автобус. Здесь при входе стоял монашек и беззастенчиво прозванивал всех прибывших металлоискателем. Духовенство не противилось. Но вот что странно: Дока монашек прозванивать не стал, наоборот, потупил взгляд и что-то шепнул, спрятав металлоискатель за спину. Док, уже видевший, как ксендзы благословляют прихожан и мелкую монашескую братию, сотворил соотвествующий жест и на всякий случай снисходительно улыбнулся этому таможеннику в подряснике.
Место рядом с ним занял крупный священник, смуглый, с крючковатым носом, и заговорил (о ужас!) по-испански. Почему он решил, что Док поймет его испанский? «Неужели, — усмехнулся Док, — я так старательно настраивал себя изъясняться на ломаном испанском, что это стало видно даже со стороны?» Испанский же поп, глядя на Дока, высказал одобрение по поводу того, что восстановили орден иезуитов, что без ордена вся Католическая матерь-церковь была как бы лишившейся любимейшего из сыновей, испанцы, как известно, в душе все поэты. Мало того что добытое у ненормального Тяньшанского облачение оказалось принадлежащим какому-то церковному сановнику, так оно еще было иезуитским! Вот почему Дока не прозванивали! Где полоумный химик раздобыл рясу, было загадкой века. Док кивнул в ответ соседу, давая понять, что он все прекрасно понял, а отвечал на латыни: потому, мол, орден и вернулся, что, пока его не было, развелось среди католиков слишком много швали и пора ее выметать поганой метлой. После этого разговорчивый сангвиник-испанец сделался замкнутым и нелюдимым и погрузился в черную меланхолию.