Точка Выбора
Шрифт:
Я почувствовал, что в его словах есть и здравый смысл, и какая-то недоступная мне глубина. «А ведь он действительно прав» - родился отклик в голове.
– Те вещи, с которыми ты столкнулся, не поддаются человеческой логике.
– продолжал Сергей.
– и не являются предметом известных тебе областей знаний. И потому ты должен будешь сам понять предмет, с которым имеешь дело, а если мы с Елисеем расскажем тебе кучу готовой теории, то как ты сможешь убедиться, что мы не врём?
– К тому же ты забудешь эту теорию уже завтра.
– дополнил Елисей.
– Она сложна для
– Хотя, конечно, мы расскажем вам с Зиной много теории.
– признался Сергей.
– Но мне придётся прочесть вам целый курс лекций. А соображать и искать ответы на этих лекциях вам придётся самим.
Я прокрутил в голове все происходящие со мной в последнее время странности и понял, что мои собеседники правы. Видимо, у них уже большой опыт, и их путь — единственный подходящий. Ну а если уж Андрей Васильевич прошёл через такое обучение, и поныне преподаёт в одном из лучших мировых ВУЗов, то сомневаться в таком подходе не стоит.
– Сумме квадратов катета.
– прервал мои мысли Елисей.
– Что?
– не понял я, так как уже забыл начало нашего разговора.
– Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катета.
– спокойно произнёс Елисей.
– Теорема Пифагора.
Я понял, что знал её на зубок когда-то, и теперь вот, забыл напрочь, забыл настолько, что вспомнил только после дословного повторения. «Действительно, если уж такие простые вещи забываются, то понять столь сложные, как последние происшествия в моей жизни, будет не так просто, как выучить теорему» - подумал я.
Елисей прервал мои мысли красивой метафоричной фразой:
– Достоин ответа лишь тот, кто может сам найти ответ.
Часть 1. Глава 10. Объять необъятное.
Через время путь. Полночь в небесах.
Старый мир потом. Новый мир — сейчас.
Новый мир уйдёт, он скончался здесь,
В переходах вен. В перекрёстках век.
Бросит след тоска на обрывки фраз...
Если б я могла донести до вас,
Как мне дорог впредь каждый зыбкий миг!
Как люблю мираж, что соткал сей мир!
Нам, увы, нельзя нарушать границ.
Мы здесь не вольны. Не вольнее птиц.
Переходов гул, перекрёстков пульс
Я покину, но в след не брошу «пусть!»
За стеною гор, за тоской ветров
Я познала то, что не всем дано.
Больше не забыть этот быстрый век.
Что оставит свет, яркий свет во мне.
Дочитав стихотворение, девушка затаила дыхание. По её щеке медленно сползала слеза. Напряжение на лице выдавало желание плакать.
Послышались редкие апплодисменты.
– Зинка молодец!
– прокричала Настя во весь голос и засвистела.
– Очень классно, Зин!
– сказал я, подошёл и обнял её, чтобы успокоить.
– Недавно написала?
– Ага.
– Зина прижалась ко мне, словно боясь потерять.
– Моё единственное стихотворение в этом времени.
– Не единственное.
– подбадривал
– Проживёшь сто лет, ещё много напишешь!
Мы подошли к нашему импровизированному столику на туристическом коврике и присели на такие же коврики, только скрученные. Я обнял Зину. Настя подошла с другой стороны и тоже обняла.
– Да сколько можно плакать?
– спросила Настя подвыпившим голосом, смахивая со щеки очередную слезу.
Сегодня Анастасия была самой пьяной из нас. Что неудивительно: я не пью, Зина алкоголь раньше не употребляла, потому выпила с отвращением только пару рюмок и уже успела протрезветь.
– Вечер хороший.
– сказал я.
– Скоро совсем заметёт, и не посидишь так…
Впрочем, была уже ночь. Тёплая декабрьская ночь после хорошего солнечного дня. Ночь с безоблачным небом, на котором тускло мерцали звёзды, скрываясь в дымке светового загрязнения мегаполиса.
– А пойдёмте на край!
– сказала Зина.
– Таки решилась.
– улыбнулся я, и посмотрел на девушек.
– А ты, Насть?
– Да пошли! Психфаку всё по плечу!
Мы поднялись и пошли. Я прихватил туристический коврик, чтобы было не холодно. Давно я не сидел на краю жилой высотки. Пожалуй, с самой юности. Хорошо что Настя знает, где лежат ключи от этой крыши, ведь здесь можно проводить незабываемые вечера. Жаль, что уже холодно, и куртка еле спасает от студёного ветра, кружащего над многоэтажками, и почти неслышного там, внизу. Я осторожно сел на край крыши. Придерживая за руку, бережно посадил рядом Зину. С другой стороны аккуратно села Настя. Благо ветер бил в лицо. Бил бы в спину — было бы куда страшнее тут сидеть. Я обнял девушек. Они прижались ко мне и наблюдали за ритмом живущего и днём и ночью города. С крыши открывался вид на широкий проспект. Уличное освещение наполняло своим сиянием узкую, как казалось сверху, линию широкополосной автострады. В домах горели разными цветами квадратики окон. Огни машин, словно муравьи, быстро копошились внизу.
– Что оставит свет, яркий свет во мне… - повторила Зина строку своего произведения, завороженно глядя на проспект.
– А ведь в такие моменты задумываешься, что жизнь проходит мимо и жить нужно каждый миг, здесь и сейчас.
– Я в свои девятнадцать не задумывался о таком.
– сказал я.
– А ты прямо повзрослела.
– За эти две недели я словно вторую жизнь прожила.
– ответила Зина и положила голову мне на плечо.
– Сколько тебе дали подумать?
– спросила Настя.
– Они не говорят сроков. Сказали, как буду готова…
– Зинулька, Зинулька… - после коньяка у Насти слегка заплетался язык.
– Бросаешь нас.
– Не, ребят. Если б я могла, я бы совместила два этих мира, но…
– Мы понимаем.
– сказал я и покрепче обнял девушку.
– Каждому нужен свой мир.
– Я уже и не знаю, какой из них мой.
– прошептала Зина.
– Твой там, где ты родилась.
– сказала Настя, но тут же неуверенным тоном добавила: - Наверно…
Позади нас что-то зашелестело. Обернувшись, я увидел, как ветер раскидал остатки нашего стола, подняв походный коврик и таская его по крыше.