Точка Зеро
Шрифт:
«Мне говорили…»
Я вдруг вспомнила слова Питера, которые он мне сказал, объясняя, почему Люська не одобряет наши с Тони отношения. «Ты заканчиваешь все сама, как только тебе надоест». А кто мог сказать Питеру? Вот спасибо тебе, Люся, спасибо, подруга…
Видимо, я не слишком заботилась о том, чтобы Тони не слышал мои мысли, — и он их услышал.
— И Люси ты тоже бросила, когда ей было плохо. И ты знала об этом. О том, что она пыталась покончить с собой. Но даже ей не позвонила. Лучшая подруга, да? А потом вдруг сразу решила с ней помириться? Когда она собралась
Если первое обвинение было моей болью и моим стыдом, тем, чего я никак не могла себе простить, то второе показалось настолько несправедливым, что я просто взорвалась:
— Да?! — завопила я. — Значит, я такая стерва, а ты такой замечательный, да? Весь такой в белом пальто? И твои подруги, с которыми ты жил по несколько лет, сами тебя бросили? И те девушки, которые были «ничего серьезного»? А Питер? Ты ведь ему рассказал, что его невеста трахалась с его кузеном, да? Если бы ты рассказал, он бы на ней не женился. И все — ты слышишь, абсолютно все было бы по-другому! И нас бы с тобой сейчас здесь не было!
Боже мой, что мы делаем, подумала я в отчаянье. Нам необходимо решить судьбу мира — не в переносном смысле, не ради красного словца, нет, на самом деле, а мы затеяли грязную, отвратительную ссору, пытаясь побольнее ударить друг друга. И я снова остро почувствовала жажду телесности — хотя бы только для того, чтобы зарыдать злыми слезами обиды и разочарования.
Тони молчал. Я слышала, как тяжело он дышит, видела, как сузились от злобы его глаза — прекрасные синие глаза Маргарет. Наподдав ногой ни в чем не повинное ведро, он повернулся и пошел по галерее прочь.
— Он понимает, что ты права, — сказала мать Алиенора, которая, как обычно, появилась неожиданно, словно сгусток черной тени, в которой пряталась. — Но ему трудно с этим смириться. Не торопи его. Время еще есть. Хотя и немного. Если вы не вернете мир в прежнее состояние сейчас, кто знает, будет ли он еще существовать через год. А если будет — выдержите ли вы год таких мучений? Возможно, отражение кольца Сияния тянуло тебя сюда не только потому, что ему нужна была живая душа, но и для того, чтобы ты смогла исправить ошибку, совершенную не по своей вине. Да, это очень сложный путь. Но, может быть, другого просто нет?
— Свобода воли… — прошептала я. — Зачем люди просят Бога о помощи, если Он не вмешивается в их дела?
— Просить — это тоже проявлять свою волю.
— Тогда если я попрошу, если я очень сильно попрошу, почему бы Ему не исправить все самому?
— Почему? — переспросила аббатиса. — Да потому, что Он передал силу творения людям. Он дает возможность, которой люди могут воспользоваться. Или отвергнуть ее. Когда-то жадный и бесчестный человек совершил поступок, ставший началом конца для всего человечества. И Маргарет, и ты — вы обе стали звеньями этой цепи не по своей воле. Ты совершила зло из добрых побуждений, не сознавая, что творишь. Но у тебя есть возможность все вернуть. У вас — у тебя и у Энтони, потому что…
— Потому что кольцо соединило нас в одно целое, я знаю.
Мать
— Я должна напомнить тебе еще об одном, — сказала она, глядя во двор, где бродила лошадь Тони. — Я уже говорила, что все кольца стали уязвимыми после того, как Маргарет полюбила и родила дитя. Но сейчас, когда кольца Сияния нет в настоящем, остальные два уязвимы еще более, чем раньше. Раньше все три были связаны между собой и поддерживали силу друг друга. Только потомки Маргарет могли уничтожить кольцо, которое она носила. Но когда это произошло, связь была разрушена. И теперь оставшиеся кольца беззащитны перед любым человеком. В том сне, в котором сейчас живут люди, реально лишь одно — кольца Анахиты. И если вдруг хотя бы с одним из них что-то случится…
Мать Алиенора замолчала. Лошадь подошла ближе, к самой галерее, и ткнулась мордой в руку аббатисы. Мне показалось, что она целует кольцо на сморщенном, высохшем пальце. Монахиня нежно погладила атласную шею лошади, повернулась и исчезла в тени.
До утра я пыталась согреться у камина в покоях аббатисы, абсолютно соглашаясь с древними скандинавами, которые считали ад царством льда. Мне казалось, что я сама превращаюсь в ледяную глыбу. Но возвращаться в Стэмфорд к Мартину я себе запретила. Во всяком случае, до завтрашней полуночи…
Рано утром, когда мать Алиенора в сопровождении послушницы ушла на службу, в покои вошел Тони. Точнее, вломился, открыв дверь не иначе как ногой — по-другому он, видимо, уже не мог. Его лицо осунулось, глаза покраснели, волосы спутались. Запах грязной одежды, давно не мытого тела вызывал у меня дурноту.
— Ты здесь? — спросил он.
— Да.
— Я знаю, нам придется это сделать. Я думал всю ночь.
— А может, все-таки лучше сон? — сама не понимая, зачем, спросила я.
— А что, если этот сон длится только до того момента, пока мы не примем решение?
— горько усмехнулся Тони. — Эта ведьма сказала, что, возможно, наши с тобой души — это и есть место последней битвы. Армагеддон. Что, если это правда?
— Люди просто не поймут, что произошло, ведь так? Ничего не заметят?
— Не заметят. Они просто будут жить дальше — с того самого момента. Для кого-то вообще ничего не изменится. Кто-то пойдет другой дорогой. Только дети…
— Мэгги…
— Да, Света. Их не будет. Мэгги не будет. И мы всегда будем об этом помнить. Понимаешь?
— Да…
Я понимала, что происходит. Мы прощались в этот момент. Прощались навсегда. Потому что не могли вернуться в самое начало нашего романа — даже еще не любви, скорее, желания, предчувствия любви — и идти этим путем дальше. Идти, помня обо всем, что с нами произошло. О том, как мы действительно полюбили друг друга, чуть не расстались и снова встретились. О том, как поженились, как жили вместе, ожидая рождения нашей дочери. Дочери, которую теперь — что притворяться-то?! — должны были принести в жертву ради существования всего человечества. Пусть даже ее никогда и не было — но для нас она была живой и настоящей!