Точка
Шрифт:
— У нас в школе ничего подобного не было, — заявила Стеф.
— Я совсем не про то. Ладно, — спохватился Искин, — это все лирика. Собирайся, мне надо идти. Я уже опаздываю.
— Я не доела! — запротестовала Стеф.
— Возьми с собой.
Искин надел пиджак.
— А можно с вами?
Девчонка сложила одноразовую тарелку пополам, получая удивительный картонный сэндвич с кашей посередине.
— Ты думаешь, это разумно?
— Я могу пригодиться.
Искин фыркнул.
— Нет, — сказал он,
— Вы еще не знаете, что я могу!
— И что ты можешь?
Искин захлопнул дверь.
— Ну, как бы… — Стеф прервалась и слизала кашу, выдавленную за края тарелки. — Я по хозяйству могу. И за покупками сходить. Запросто! А в школе нас учили работе на конвейере. Знаете-нет?
— Знаю, — Искин повернул ключ в замке. — Но у меня нет сборочного цеха.
— И зря!
Утверждение показалось Искину забавным. Как будто он мог позволить себе арендовать что-то больше комнаты в общежитии. Да раз плюнуть! Что цех! Не прицениться ли нам сразу к «Rill grossische fold-fabrik»? Хотя нет, кто продаст? Но претендовать на «Helmut Fabe Konstriktion» виду их плачевного положения, почти банкротства, кажется, было можно.
Смешно.
Из этой же серии было удивленное замечание Эриха Крепеля, когда Искин в «Ла Форже» попросил лишь чай. Мой дорогой друг, сказал тогда Крепель, никогда не знавший проблем с деньгами, обязательно закажите себе «лёвенманн», здесь его замечательно готовят. Чудесный местный рецепт! Красное вино, гвоздика, перец, мед и капелька грушевого сиропа. Разве это не стоит несчастных десяти марок?
Искин соглашался, что стоит.
Но пил чай, который в ресторации стоил три марки, а через улицу, в маленьком подвальном кафе «Шарез», всего десять грошей.
Искин и Стеф спустились на первый этаж, и дальше пришлось пройти его насквозь, чтобы добраться до лестницы и, одолев длинный пролет, оказаться в холле.
Дурацкая планировка.
Общежитие просыпалось. На общей кухне уже позвякивали посудой. За стенкой звучала узнаваемая музыкальная тема новостного радиоканала. Волосатый смуглый большеротый Сидик стоял у своей двери и что-то набирал одной рукой в виссере. Вместо второй руки у него был дешевый протез-держатель, затянутый в резиновый водонепроницаемый чулок.
— О, Лем, привет! У вас есть вода?
— Нет, — ответил Искин.
— Проклятье. Это диверсия.
— Это изношенные коммуникации. Надо звонить аварийщикам.
— Звонил уже. А ты с кем это? — подведенные синим маркером глаза Сидика окинули взглядом Стеф.
— С девушкой, — сказал Искин.
— Я вижу.
— Спасибо, что видите, — присела в книксене Стеф.
Сидик захохотал.
— Любопытный экземпляр!
— Вы тоже, — не осталась в долгу девчонка.
— Сколько берешь? — подмигнул Сидик.
— Дорого!
— Слушай,
— Ищи в городе.
Сидик снова захохотал.
— Смотри, найду! Марка, две марки? Пять? Сколько?
— Не знаю, — сказала Стеф. — Я расту в цене.
Сидик хотел ответить, но виссер в руке у него замигал, и он поспешно приложил его к щеке.
— Коммунальная служба? Это Сидик Нубубакар… Гроэке-штросс…
Искин, задержав дыхание, продрался сквозь текущие из кухни запахи разогреваемой гуманитарной синтетики.
— Я вас тут клево, — сказала Стеф, следуя за ним.
— Клево — до рейда полиции, — сказал Искин. — Потом не очень.
— Почему?
На лестнице Стеф легко заскакала по ступенькам. Ребенок, господи, сущий ребенок! Шестнадцать — горячо, значит, пятнадцать.
— Потому что здесь куча народу без местных документов. А без документов и отметок санконтроля сразу везут в отстойник на Гретарут-плац, а там уже решают, отправить этапом в один из лагерей для беженцев, где совсем не сахар и четыре самоубийства в месяц, или оставить на попечении санитарной службы, что еще хуже.
— А вас уже ловили?
— Нет. У меня есть документы, — сказал Искин, на всякий случай щупая внутренний карман, где лежал идентификатор.
— Фальшивые?
— Обычные.
Они спустились в холл. Слева открылся небольшой, тускло освещенный зал со столами и стульями, сдвинутыми к стенам. На свободном пространстве на спальных мешках обосновались человек тридцать-сорок. Насколько знал Искин, место стоило пол-марки за ночь. Кто-то уже собирался на выход.
За стойкой регистрации дремал Финн. Большая седеющая голова его склонилась на грудь.
— Зиги, — стукнул по пластику Искин. — Зиги, проснись.
— Я не сплю, — буркнул Финн, выпростал руку из-под коричневого с узором пончо и почесался.
— Дверь нам откроешь?
— Вот, Лем, всегда ты…
Финн зевнул. Рука убралась, чтобы где-то под стойкой нажать кнопку. Разомкнулись и исчезли в стене лапы дверных засовов.
— Спасибо, — сказал Искин.
— Все равно уже к семи.
Искин шагнул было от стойки, но вернулся.
— Мне было что-нибудь?
— Со вчера? — приоткрыл глаз Финн.
— Прости, — смутился Искин. — И дня не прошло.
— Угу. Подожди.
Финн повернулся к полкам за спиной.
Пока он, присев, рылся внизу, Стеф стояла с Искиным рядом, изображая послушную дочь. Искин, впрочем, никогда не позволил бы дочери так одеваться. Юбка слишком короткая, а блузка вроде и серая, но ведь просвечивает, зараза!
И лифчик, извините, нет лифчика, вон он, накручен на пальцы. А уж что говорить о прозрачных трусах!
Лысина на затылке Финна медленно багровела — не привык Финн к партеру, тяжелая, неудобная работа.