Тогда, когда случится
Шрифт:
И Россия познала своё Косово:
В следствии геноцида с 1991 по 1994 год территорию Чечни и Ингушетии покинули 54000 казаков и казачек (всего же, по данным ФМС, русскоязычного населения с территории Чечни Ингушетии бежало около 300000), более 12000 казаков и казачек было убито или пропали без вести (общее число жертв, по данным МВД РФ, порядка 30000). И как же тогда казаки просили у Кремля хоть какого-нибудь оружия! Хоть какого-нибудь. Ведь, до захвата в 1992-ом году дудаевцами армейских складов, ещё можно было отбиться самим, можно было не допустить "показательной казни" атамана Сунженского отдела Терского казачьего войска Александра Подколзина,
Это вот за эти 120 000 захваченных домов и квартир в русских городах и казачьих станицах сегодняшние "жители Чеченской республики", в случаях разрушения их в ходе боевых действий, получают с русских же по 350 000 рублей компенсации. В то время, как истинные беженцы не могут высудить у "своего" правительства и пятидесяти, чтобы приобрести хоть какую-то халупу в местах, где нет и не предвидится никакой работы.
С нашим атаманом
Не приходится тужить....
В ТОТ ЖЕ ШЕСТИДЕСЯТЫЙ ДЕНЬ.
А разгрузиться они не успели. Когда их "урал" уже вворачивал в ворота базы, в напаренном воздухе решительно потемнело, и низкое - по вершины пирамидальных тополей, небо разом навалилось на долину и город непроглядно фиолетово-чёрным шевелящимся войлоком. От этого на земле всё стало жёлто-серым, плоско-бесплотным и бесшумным. Когда вслед за природой испуганно приглох и двигатель, они, напоследок качнувшись по ходу торможения, в озадаченном молчании передавая друг другу оружие, попрыгали на мягкий асфальт двора и заоглядывались. И в этот самый момент по каскам, плечам и спинам с шелестом покатились матово-белые комочки.
Первые льдинки, мелкие и нечастые, предупреждающе небольно поклёвывая лица и руки, весело погнали всех под навес, и только Зуб задержался, захлопывая лючки бронированного кунга. Он почти успел, почти добежал, когда низкое войлочное покрытие прямо над базой оглушительно разорвалось в мелкие клочки. Частая бело-голубая сетка расхлестнула воздушную темноту, выбрызнув в пересекающиеся зубчатые трещины непереносимо слепящую сжиженным светом плазму.
И хляби разверзлись.
Круглые градины, величиной с пробки от пластиковых бутылок, вбиваясь и рикошетя, застучали, загремели, зазвенели по шиферу, железу, листьям, асфальту, скамьям и столешницам, за пару минут покрывая все горизонтальные плоскости нетающими горками пупырчатой полупрозрачной коросты. До поры таившийся в вышине ветер наконец-то сорвался, и со всей накопившейся злобой низвергнутого с километровых высот холода щедро вколачивал в прокалённую до песочной сухости землю заряды всосанной через воронку циклона космической шрапнели. Нежные широколиственные деревья, осыпаясь, дрожали и гнулись по кругу, вымаливая пощады, но их рыхлая южная древесина не выдерживала плотного давления и ломилась, ломилась под карающими ветряными метаниями и скрутками.
После третьего, точно такой же сеткой исчертившего всё небо от края до края, ослепительного и оглушительного разряда, град помешался
– Что, девчонки, любо? Вот силища-то!
– Белозубо скалясь, Колян близко заглянул в лица жмущихся друг к другу поварих.
– В такие минуты только и понимаешь свой истинный размер. В сравнении с природой.
– А-а, человек ко всему привыкает, ничем не образумишь.
В мерцающей слепоте сместились все понятия о масштабах, и двор казался сплошным бурым морем, редко блестящим в кипящей бескрайности островками забитых трав. Насколько было видно сквозь тёмно-серый ливень и встречный ему светло-серый туман, придавленные небесным гневом деревья окончательно смирились и только подрагивали от боли.
Но вот между вспышками и громом появился тонкий, однако с каждым разом всё заметнее увеличивающийся зазор, и по сплошному разливу коричневой мути часто заиграли-запрыгали недолговечные серые линзы.
– Пузыри - это к концу.
– На югах грозы всегда короткие.
Поскрипев дверьми, за угол, мимо курилки, к ОКПМ полубегом по лужам прошлёпала отдыхавшая смена, спеша вне очереди подменить попавших под нежданный разгул стихии патрульных. Ох, и досталось же ребятишкам!
Где-то над центром ещё выплясывали тончайшие волоски молний, но долго докатывающийся гром дробился в неуверенное незлое бурчание. Вот и всё. Между верхней и нижней твердями вновь воссияло супружеское примирение: в синем-синем небе осветлённые, вспененные лёгкостью облака косо сползали к вычертившимся ледникам Сунженского хребта, а замыкавшую их отход двойную радугу звонко приветствовали высокие ласточки.
– Гроза над Грозным. Звучит-то как!
– А окопам - копец. Тоже звучит. Но грустно: придётся заново прокапывать.
– Да, каналы. Так, может, пока туда карпов запустить?
– И толстолобиков.
Стекающая со всего двора вода ручьями собиралась, заполняя почти до краёв, в яму для мусора. И вздувшаяся шапка хлама предательски выдавала чьи-то, казалось, насовсем упрятанные секреты быта и гигиены.
– Вот, оказывается, где мои шлёпанцы.
– А чего это к ним какая-то резинка прилипла?
– Это от твоих трусов.
– Странное соседство.
– Я бы сказал: занятная дружба.
Грязный, но чрезвычайно довольный собой Фитиль тащил в пасти выгнанного потопом из норки и тут же придушенного толстого чёрного хомяка. Полкан и Стрелка, след в след аккуратно обегая розово парящие лужи, заинтересованно эскортировали удачливого охотника.
– Блин, настоящий интендант: кому - война, а кому - мать родна. Хомяку горе, а кобелю добыча.
– Да, ладно ты, отстань: Фитиль правильный ветеран, имеет право на контрибуцию.
К восьми вечера солнце почти окончательно испарило все следы водяного буйства. Только облепленная взбитым песком трава, расправившись, возносила, как щиты павших героев, ещё совсем зелёные сбитые листья.