Тогда умирает футбол
Шрифт:
Ей претило такое отношение, но она терпела. А теперь, когда процесс заслонил для Дональда все и особенно со времени вторжения Лоореса в ее жизнь, Барбара не желала терпеть этого. Ей надоело отдавать людям свое время, свое внимание, свое тело. Ей хотелось жить для себя и брать, брать от жизни все, чего не могла взять раньше. Ей надоели трагедии, терзающие людей, вся беда которых в том, что они не могут жить так, как рисуют себе свою жизнь в воображении. Ей надоело подчинять свои желания чьим-то желаниям. Свое будущее ставить в зависимость от удачливости других…
А если Дональд проиграет в схватке с Мейслом, то все тяготы жизни
«Человек, честный по натуре, должен и поступать честно», – любил повторять Дональд.
«И я, – думала Барбара, – хочу быть честной. Я вижу, что Дон прав, называя процесс постыдным, но я хочу быть честной до конца – я боюсь, я не хочу, чтобы меня впутывали в эту или любую другую историю. Хватит с меня моих денег, хватит с меня моих тревог!… И поэтому мне наплевать на процесс – мертвым от него ни холодно, ни жарко. Уж если покойный Дункан, будем считать, простил мою близость с Дональдом, то невмешательство в процесс простит и подавно. Будь он проклят, этот процесс! Даже Лоорес не может успокоиться, хотя его это совершенно не касается. Он столько раз заводил разговор об иске Мейсла, каждый раз оценивая его с разных точек зрения, что я уже запуталась и не понимаю отношения самого Лоореса к процессу. В конце концов я ему, кажется, дала понять, что ни требовать деньги у Мейсла, ни выступать против него не буду».
Она и не догадывалась, как этим огорчила Лоореса. И тот окончательно решил сделать все, чтобы ее не было в Англии во время процесса и она не взяла бы сторону Мейсла.
Барбаре стало холодно. Приподняв одеяло, как была в вечернем платье, она забралась в постель, свернувшись калачиком, так что колени почти касались подбородка. Через мгновение она уже спала.
Утром она сквозь сон слышала, как настойчиво трещал телефон. В полудреме машинально протянула руку и отключила аппарат.
Дональд, а это звонил он, с недоумением услышал, как длинные гудки вдруг сменились короткими. И все его дальнейшие попытки дозвониться заканчивались одним – он слышал в трубке короткие равнодушные сигналы.
Он собрался и поехал к Барбаре. На Дафинг стрит остановился купить сигарет. И уже хотел нырнуть в свою машину, когда его окликнули. Он обернулся.
От подъезда серого дома «Нейшнл бэнк» шел, размахивая руками, Мейсл-младший. Он улыбался и еще издали прокричал:
– Здравствуй, Дон!
Поджидая Рандольфа, Дональд заметил, как из того же подъезда вышел Мейсл-старший. Тяжелым взглядом посмотрел в сторону сына и, не говоря ни слова, уселся в машину, которая его ждала.
– Дон, вы все сошли с ума – ни тебя, ни Барбару невозможно застать дома. Я мельком видел ее несколько раз с Лооресом. Она здорово изменилась. Стала еще более эффектной. Роскошная женщина! – смачно воскликнул Рандольф.
Но, поняв, что это откровение не вызывает особого восторга, перевел разговор на другую тему.
– Да, Дон, я хотел тебя предупредить по-дружески. Естественно, чтобы па не узнал. Иначе мне конец. Совет директоров собирается привлечь тебя к ответственности, если ты не прекратишь бороться против процесса. Они хотят обвинить тебя в вымогательстве каких-то денег у заинтересованных лиц. Но это ведь чистейшая ерунда?! Однако будь осторожен – мой па на тебя чертовски зол. Ах, Дон,
Рандольф оглянулся на машину. Она стояла на месте. Рандольфа ждали. Он покраснел и стал поспешно прощаться.
– Не сердись на меня, Дон, но отец косо смотрит на наши встречи. И ты его должен понять – ему не сладко.
– Я подозреваю, что ты уже передумал вступать на журналистскую стезю. Не всегда безопасно, а? – спросил, усмехаясь, Дональд.
Тот опустил голову и, как бы извиняясь, ответил:
– Нет, почему же…
– Ладно, ладно, – Дональд примирительно похлопал его по плечу. – Иди к своему па, а то он не любит ждать. Тем более когда ты разговариваешь со мной.
Он ободряюще улыбнулся Мейслу-младшему и шутя взял под козырек.
Едва Рандольф захлопнул за собой дверь, черный «плимут» рванулся с места и исчез за поворотом.
Дональд пошел к своей «волво».
«Вот и обвинение в вымогательстве. Черт возьми, Белл же говорил о деньгах, которые они положат на мой счет! Как же я тогда не сообразил, чем мне это грозит? Ведь я никогда не смогу объяснить, откуда эти деньги, – тысячи фунтов просто так не платят… А что, пожалуй, они пойдут и на процесс против меня. Белл купит Стена, их поддержит Мейсл – и тогда три свидетеля. А это уже немало! Год-два тюрьмы – и прощай журналистская работа! А может быть, Мейсл только шантажирует в надежде, что я отступлю? И подсунул для этого своего отпрыска? Нет, Рандольф бы на это не пошел. Разве что по недомыслию. Но он не такой уж простачок».
Дональд вспомнил, что говорил Рандольф о Барбаре, и не мог с ним не согласиться.
Действительно, Барбара очень изменилась за последние два-три месяца. Собственно говоря, после его возвращения из Италии. Она потеряла свое былое изящество. Ей стал изменять вкус. На первый план выступил заурядный секс. Она стала вульгарно красить глаза и губы, носить крикливые украшения и наряды. Как правило, женщины с обостренной сексуальностью неумеренны и в курении и в употреблении алкоголя. А Барбара так много стала пить.
Но замечания Мейсла-младшего в отношении Лоореса задели Дональда, хотя он и не подал виду. И, пробираясь сейчас по узким боковым улочкам к центру, он вдруг передумал ехать к Барбаре.
Дональд резко затормозил. Настолько резко, что не успел посмотреть назад. За спиной взвыли тормоза идущей следом машины. И когда он отворачивал вправо к тротуару, водитель объезжавшей машины покачал головой. Дональд отсалютовал рукой, как бы говоря: «Извини, дружище! Задумался. Со всяким бывает».
Он перестроился в правый ряд и свернул в улицу, ведущую к редакции. Последняя статья Дональда вот уже несколько дней не подписывалась в номер. Вчера Гарднер позвонил и сказал, что статья забракована. Причины ему неизвестны.
Поднявшись на «голубятню», Дональд нашел Тони. Тот молча поздоровался и позвонил редактору.
– Пришел Роуз. Вы сами объясните ему? Сейчас подойдем.
Шеф сидел за небольшим столом, освещенным двумя старомодными лампами. Зеленые металлические колпаки не менялись еще со времен второй мировой войны и показались Дональду антикварными вещами. От стола справа, вдоль стены, висели деревянные щиты с прищепками, на которых извивались свежие, еще пахнущие типографской краской полосы очередного номера. Две такие полосы редактор анатомировал у себя на столе красным фломастером.