Токио
Шрифт:
Я не устояла. Ксилографии меня зачаровали. Чувствовала, что Джейсон, в нескольких футах от меня, с усмешкой наблюдает за моей реакцией, но не могла оторвать глаз от гравюр. На одной из них была изображена женщина, настолько возбужденная, что между ее ног что-то стекало. Наконец я повернулась: Джейсон поднял брови и улыбнулся медленной широкой улыбкой, так что обнажился дефектный зуб. Точно так он улыбался мне в коридоре Такаданобабы. К лицу прихлынула кровь. Я закрыла щеки руками и отвернулась.
– Вот эта, – сказал Бизон по-японски, указав на гравюру сигарой. – Та, что
– Это работа Шунчо, – сказал Фуйюки надтреснутым голосом. Упер трость в пол, поставил на рукоять подбородок и задумчиво посмотрел на гравюру. – Восемнадцатый век. Гравюра застрахована на четыре миллиона иен. Красиво, правда? Мне ее добыл маленький чимпира из Сайтамы.
Человек с хвостом красноречиво кашлянул, Бизон обернулся. Фуйюки развернул коляску и посмотрел на нас.
– Пошли со мной, – прошептал он. – Сюда.
Мы прошли под арку. С потолка на невидимых нитях свешивались два самурайских меча. Мужчины в гавайских рубашках потягивали виски из хрустальных бокалов. Они привстали и поклонились, когда Фуйюки прокатился мимо них в своем кресле. Стеклянные двери были раздвинуты, мы оказались в центральном внутреннем дворе, облицованном блестящим черным мрамором, ночное небо отражалось в нем, как в зеркале. В центре сверкал подсвеченный плавательный бассейн, черный как уголь. Казалось, он изготовлен из монолита. Над его поверхностью поднимался слегка хлорированный пар. Вокруг расставлены газовые обогреватели, высокие, словно уличные, фонари. Возле бассейна стояло шесть больших обеденных столов. Столы были уже накрыты, я увидела черные эмалевые подставки под блюда, тяжелые хрустальные бокалы, серебряные палочки для еды. Ветерок шевелил салфетки.
Несколько мест были уже заняты. Крупные мужчины с коротко стриженными волосами курили сигары и беседовали с молодыми женщинами в вечерних платьях. Девушек было очень много. Фуйюки посещает много клубов, подумала я.
– Господин Фуйюки! – я возникла у него за спиной, когда мы приблизились к столам.
Он остановил кресло и удивленно повернулся ко мне. Никто из девушек не отваживался вот так к нему обратиться. Ноги у меня подкашивались, от жара обогревателей раскраснелось лицо.
– Я… я хочу сидеть рядом с вами.
Прищурившись, он посмотрел на меня. Должно быть, его заинтриговала моя бесцеремонность. Я подошла ближе, встала перед ним, чтобы он обратил внимание на обтянутые тесным платьем грудь и бедра. Действуя импульсивно, чувствуя, как зашевелился во мне вампир, я взяла его руки и положила себе на бедра.
– Я хочу сидеть рядом с вами.
Фуйюки посмотрел на свои руки. Возможно, почувствовал под платьем французские панталоны, трение шелка о шелк, эластичное движение. А может, просто решил, что я сумасшедшая и неуклюжая, потому что спустя мгновение хрипло рассмеялся.
– Ну хорошо, – каркнул он. – Садись со мной, если тебе так хочется.
Он подвинул кресло под стол, и я села рядом на стул. Бизон уселся неподалеку. Он взял салфетку, развернул ее и заткнул за воротник. Официант в черных джинсах и футболке засуетился вокруг нас – подал охлажденную водку. Из запотевших
На столе появилась пища: кусочки тунца лежали на листьях крапивы, словно костяшки домино, салатницы с морскими водорослями, тофу и грецким орехом, натертый редис. Бизон сидел неподвижно, смотрел на тарелку с якитори [65] , словно решал невероятную по сложности проблему. Лицо его было бледным и потным. Может, ему плохо? Я молча наблюдала за ним, вспоминая, как он вел себя в прошлый раз в клубе. Похоже, он страшно удивился, когда увидел осадок в стакане Фуйюки. Да он вроде Строберри, подумала я, не хочет есть мясо. Должно быть, слышал те же истории, что и она…
65
Шашлычки из куриного мяса.
Я облизнула пересохшие губы и наклонилась к Фуйюки.
– Мы с вами уже встречались, – пробормотала я по-японски. – Помните?
– В самом деле?
Он на меня не смотрел.
– Да, летом. Я надеялась снова вас увидеть.
После паузы он повторил:
– В самом деле? В самом деле?
При разговоре его глаза и маленький нос не двигались, зато поднималась прижатая к зубам кожа на верхней губе, при этом в углах рта обнажались странные, острые, словно у кошки, клыки. Я невольно на них уставилась.
– Мне хотелось бы посмотреть вашу квартиру, – сказала я.
– Ты и отсюда можешь ее увидеть.
Фуйюки сунул в карман руку, вытащил сигару, развернул, обрезал серебряными щипчиками, которые достал из нагрудного кармана, осмотрел, повертел в руке, стряхивая табачные крошки.
– Я бы походила вокруг. Хотелось бы… – Я замялась. Показала рукой на стены с гравюрами и тихо сказала: – …увидеть гравюры. Я читала о сюнга [66] . Те, что у вас, очень редкие.
66
«Весенние картинки» – картины, изображающие проституток.
Он зажег сигару и зевнул.
– Я привезти их в Японию, – сказал он на неуклюжем английском. – Домой. Мое хобби, – он перешел на японский, – привозить отовсюду шедевры наших мастеров.
– Репатриация, – сказала я. – Репатриированное японское искусство.
– Так, так. Да. Ре-пат-ри-иро-ван-ное японское искусство.
– Не хотите ли мне его показать?
– Нет. – Он медленно опустил веки, словно древняя рептилия на отдыхе, приложил руку к глазам, давая понять, что разговор окончен. – Спасибо, не сейчас.