Токийская невеста
Шрифт:
– Да, без проблем.
Спасена! Это стало нашим главным блюдом. Холодильник был постоянно забит креветками, яйцами, капустой и имбирем. На столе всегда стоял пакет соуса.
– Где ты покупаешь этот дивный соус? – спросила я.
– У меня есть запас. Родители привезли из Хиросимы.
– Значит, когда он кончится, придется туда поехать.
– Я ни разу в жизни там не был.
– Отлично. Ты ничего не видел в Хиросиме.
– Почему ты так говоришь?
Я объяснила, что пародирую классику французского
21
Имеется в виду фильм Алена Рене по сценарию Маргерит Дюрас «Хиросима, любовь моя» (1959) о любви между француженкой и японцем.
– Я не видел этого фильма.
– Ты можешь прочесть книжку.
– В чем там сюжет?
– Лучше я не буду тебе ничего рассказывать, прочти сам.
Когда мы бывали вместе, мы безвылазно сидели дома. Срок возвращения Кристины стремительно приближался. Мы с ужасом думали о том, что придется покинуть эту квартиру, сыгравшую такую роль в нашей истории.
– Давай забаррикадируемся и не пустим ее, – предложила я.
– Ты сможешь? – спросил он с испугом.
Мне понравилось, что он считает меня способной на такие дурные поступки.
Мы проводили бездну времени в ванной. Ванна напоминала чрево огромного кита, пускающего фонтаны внутрь.
Ринри из почтения к традициям, прежде чем влезть в ванну, тщательно мылся под краном: нельзя же загрязнить воду многоуважаемой ванны. Мне трудно было смириться с обычаем, казавшимся мне столь нелепым: все равно что класть в посудомоечную машину чистые тарелки.
Я изложила ему свою точку зрения.
– Наверно, ты права, – сказал он, – но я не могу ничего с собой поделать. Осквернить ванну выше моих сил.
– А кощунствовать по поводу японской кухни ты можешь преспокойно.
– Да, могу преспокойно.
Я его понимала. Бастионы консерватизма у каждого свои, это непостижимо на уровне рассудка.
Иногда мне чудилось, что ванна-кит шевелится и увлекает нас в морскую пучину.
– Ты знаешь историю про Иону?
– Не надо о китах. Мы поссоримся.
– Только не говори, что ты из тех японцев, которые их едят.
– Понимаю, это нехорошо. Но я же не виноват, что они такие вкусные.
– Я пробовала, это гадость!
– Вот видишь! А если б тебе понравилось, тебя не возмущало бы, что мы их едим.
– Но ведь киты – исчезающий вид!
– Знаю. Мы поступаем плохо. Ну что ты от меня хочешь? Стоит мне только подумать о китовом мясе, как у меня слюнки текут. Это не в моей власти.
Он был нетипичным японцем. Например, он много путешествовал, но в одиночестве и без фотоаппарата.
– Я
– Им кажется, что это опасно?
– Нет, они решили бы, что у меня не все в порядке с головой. У нас путешествовать в одиночку считается признаком психического расстройства. В японском языке слово «один» несет оттенок сиротства, одиночества.
– Но у вас же есть знаменитые отшельники.
– Вот именно. Считается, что любить одиночество может только монах-аскет.
– Почему твои соотечественники так дружно сбиваются в кучу за границей?
– Им нравится смотреть на людей, непохожих на них самих, и в то же время чувствовать себя среди своих.
– А потребность все время фотографировать?
– Не знаю. Меня это раздражает, тем более что все делают совершенно одинаковые снимки. Может, хотят доказать себе, что им это не приснилось.
– Я ни разу не видела тебя с фотоаппаратом.
– У меня его нет.
– Как? У тебя есть все новомодные девайсы, даже набор для приготовления фондю в космосе, и нет фотоаппарата?
– Нет, мне это неинтересно.
– Чертов Ринри!
Он спросил, что я имею в виду. Я объяснила. Ему так понравилось, что он стал по двадцать раз на дню повторять: «Чертова Амели!»
В середине дня внезапно пошел дождь, потом град. Я сказала, глядя в окно:
– Разверзлись хляби небесные.
За моей спиной раздался его голос, эхом повторивший:
– Разверзлись хляби небесные.
Наверняка Ринри впервые услышал это выражение, угадал по ситуации смысл и повторил, чтобы запомнить. Я засмеялась. Он понял, над чем я смеюсь, и сказал:
– Чертов я!
В начале апреля вернулась Кристина. По бесконечной доброте своей я впустила ее в квартиру. Ринри ее возвращение подкосило сильнее, чем меня. Наш роман вновь принял кочевой характер. Меня это не очень огорчило. Мне начинало недоставать «ходилки».
Я снова стала бывать в бетонном замке. Родители Ринри больше не называли меня «сэнсэй», что свидетельствовало об их проницательности. Дед с бабкой называли меня теперь исключительно «сэнсэй», что свидетельствовало об их зловредности.
Однажды мы все вместе пили чай, и отец показал мне колье, которое недавно сделал. Очень необычное, что-то среднее между мобилем Колдера и ониксовыми бусами.
– Вам нравится? – спросил он.
– Да, мне нравится сочетание темного камня с серебром. Очень элегантное ожерелье.
– Оно ваше.
Ринри застегнул его на мне. Я растерялась. Когда мы остались наедине, я сказала:
– Твой отец сделал мне роскошный подарок. Как его отблагодарить?
– Если ты что-нибудь ему подаришь, он тебе подарит вдвое больше.