Токийская невеста
Шрифт:
Тайфун и подземный толчок не оставили заметных следов. Здесь это обычное дело.
Каникулы подошли к концу. Я вернулась на свои японские курсы.
В сентябре я стала добычей комаров. Наверно, моя кровь им как-то особенно нравилась, они слетались на меня все. Ринри заметил, что я – лучшее средство от этой казни египетской: мое присутствие действовало как громоотвод.
Сколько я ни мазалась настойками мяты и всякими репеллентами, комариная любовь ко мне не знала преград. Помню безумные вечера, когда вдобавок к адской
Стараясь вынести невыносимое, я даже испытывала некоторое внутреннее удовлетворение: зуд, которому уже не противишься, возвышает душу и дарит своего рода восторг подвига.
В Японии, чтобы отгонять комаров, жгут катори сэнко: не знаю, из чего сделаны эти маленькие зеленые спиральки, чей дым отваживает комаров. Я тоже пыталась их жечь, хотя бы ради странного приятного запаха, но сила соблазна, таившаяся во мне, была столь велика, что комары и не думали отступать из-за такой малости. Я принимала страшное бремя любви жужжащей братии с покорностью, которая после пытки оборачивалась благодатью. С неописуемым наслаждением я чувствовала, как кровь моя возвращается в нормальное русло: во всяком терзании таится свое сладострастие.
Благодаря этому интересному опыту я поняла, что происходит в некоторых храмах, виденных мною в Индии: там имелись специальные ниши в стенах, где верующие подставляли голые спины под укусы несметного множества голодных комаров. Я всегда удивлялась, как могут комары пировать в такой бесстыдной скученности, затмевающей любую оргию, а еще как можно любить эти крылатые божества столь пылко, чтобы отдавать им себя на съедение. Но самое жуткое – это воображать распухшую человеческую спину после вакханалии насекомых.
Конечно, я никогда не пошла бы сама на такое мученичество. Однако я обнаружила, что его можно с готовностью принять. Наконец-то родственные слова «кусать», «вкушать» и «искушать» выстроились в правильную цепочку. Я была для этих летучих существ искушением, и они вкушали мою кровь, кусая меня; не имея выбора, я согласилась стать их безропотным угощением.
Мой стоицизм укрепился: не чесаться – серьезная школа духа. Однако это оказалось небезопасно. Как-то ночью интоксикация от укусов настолько затуманила мой мозг, что я вдруг обнаружила себя совершенно голой в два часа ночи у дверей своего дома. К счастью, улица была пуста и никто меня не видел. Опомнившись, я бросилась обратно к себе. Быть любовницей полчищ японских комаров – нелегкая миссия.
В октябре жара спала. Началась осень с ее непозволительным великолепием. Если меня спрашивают, когда лучше всего ехать в Японию, я всегда отвечаю: в октябре. Эстетическое и климатическое совершенство вам обеспечено.
Японский клен превосходит по красоте канадский. Чтобы похвалить мои руки, Ринри прибегал к традиционному сравнению:
– Твои руки прекрасны, как кленовый лист.
– В какое время года? – спрашивала я, решая для себя вопрос, какой цвет рук мне больше нравится: зеленый, желтый или красный.
Он
– Можно подумать, ты на бал собралась, – сказал Ринри.
Кроме одиннадцати прославленных университетов в Японии процветают в великом множестве университеты попроще, настолько непритязательные, что их иногда называют «вокзальными», так как их там примерно столько же, сколько вокзалов, а в стране, сплошь покрытой железными дорогами, это немало. В общем, мне представилась счастливая возможность увидеть своими глазами один из таких университетов, где Ринри пребывал на каникулах уже третий год.
Это оказался роскошный дом отдыха, где слонялась веселая праздная молодежь. Девушки были одеты так удивительно, что на меня никто и внимания не обратил. Всюду царила безмятежная атмосфера санатория.
С трех лет до восемнадцати японцы учатся как одержимые. С двадцати пяти до пенсии как одержимые работают. С восемнадцати до двадцати пяти сознательно пользуются единственной передышкой: это время дано им, чтобы порадоваться жизни и расцвести. Даже те, кто ухитрился пройти чудовищный конкурс в какой-нибудь из одиннадцати серьезных университетов, могут ненадолго перевести дух: по-настоящему важен только первый отбор. И уж тем более могут расслабиться те, кто пошел учиться в «вокзальный» университет.
Ринри усадил меня на невысокую каменную ограду и сам сел у моих ног.
– Смотри, какой здесь отличный вид на надземку. Я часто тут сижу и думаю о чем-нибудь, глядя на поезда.
Я вежливо восхитилась, потом спросила:
– А занятия когда-нибудь бывают?
– Да, сейчас мы туда пойдем.
– По какому предмету?
– Ммм. Трудно сказать.
Он привел меня в большую светлую аудиторию, где дремало несколько студентов.
– Лекция по цивилизации, – ответил он в конце концов.
– По какой?
Глубокие раздумья.
– По американской.
– Я думала, ты французский учишь.
– Да. Американская цивилизация – это очень интересно.
Я поняла, что наш диалог развивается вне законов логики.
Вошел среднего возраста преподаватель и занял место на возвышении. О содержании его лекции я сохранила лишь некое абстрактное воспоминание: он говорил о том о сем. Студенты слушали его не шелохнувшись. Мое присутствие, судя по всему, тревожило лектора, он потом подошел ко мне и сказал:
– Я не говорю по-английски.
– Я бельгийка, – ответила я.
Его это не успокоило. Он, видимо, решил, что Бельгия – один из богом забытых американских штатов, вроде Мэриленда. И конечно, я явилась для того, чтобы проверить правильность информации, которую он дает студентам, отсюда и его настороженность.
– Было интересно, – сказал Ринри после этой невразумительной лекции на неясную тему.
– Да. У тебя сейчас следующее занятие?
– Нет, – ответил он, содрогнувшись при мысли, что можно так напряженно учиться.