Толчок к размышлению, или Все о сортирах
Шрифт:
Детство ювелира прошло в коммунистическом Китае, что и оказалось решающим в его судьбе. Прежде всего в силу серьезности полученного там образования. Иначе откуда бы юноше узнать о великом ленинском предначертании? Ленин, конечно, хотел, чтобы золотыми нужниками могли пользоваться все. Но золотой гальюн для всех — это, увы, утопия. Некому пока оплатить такое эстетически насыщенное и в то же время политически воспитующее удовольствие. Ни муниципалитету, ни федеральным властям такого не потянуть. Во всяком случае, сейчас. Может, когда-нибудь мы к тому и придем, что, кстати, вполне реально. Грядут новые технологии добычи: в одной морской воде
Лично я золотой унитаз видел только в кино. В фильме Роберта Олдрича «Банда Гриссома» — о семейном клане гангстеров. Ленина они, судя по всему, не читали, но по-своему решали проблемы и экспроприации мирового капитала, и золотых унитазов — мочили всех направо и налево. Ради чего? Возможно, исключительно ради удовольствия посидеть на золотом стульчаке…
Впрочем, и я не могу считать себя обделенным по унитазной части. В 1995-м, в дни Международного московского кинофестиваля не раз захаживал я к Сергею Соловьеву, тогдашнему его президенту, в гостиницу «Метрополь». А занимал он номер, в котором незадолго до того останавливался… Делаю паузу, чтобы перевести дыхание… Останавливался сам Майкл Джексон! Так что и мне выпало пописать в осененное великой струей очко. Есть что вспомнить! Как говорится, жизнь удалась.
Коммунальные страсти
В давние времена обрадовался, увидев в журнале «Куба» фотоочерк о домике Хемингуэя на Острове свободы. На одном из снимков — стульчак, а рядом с ним книжная этажерка. Так оно, надеюсь, до сих пор и сохраняется. С четверть века назад заглядывал из парка в то самое окошко, видел ту самую этажерку.
А обрадовался, впервые узнав о месте вдохновения кумира наших 60-х, не потому, что сам имел обыкновение там же читывать: полжизни, прожитые в московских коммуналках, к тому не располагали. Просто увиденное тик-в-тик совпало с представлением о должном. Ну где ещё так глубоко входят в твою суть и естество мысли великих!
Коммуналка. Коммунальная квартира. Как бы объяснить молодому современнику, родившемуся уже в послехрущевскую эру, что это?
Так вот. В 1957 году, проезжая с кузеном Рудольфом через город Киев, остановились то ли у дальнего родственника (моему забору двоюродный плетень), то ли у знакомого знакомых переночевать (гостиницами и в те, и во много более поздние годы отечество не баловало). Хозяин первым делом повел нас к сортиру, где рядом с дверью красовалось шесть черных карболитовых выключателей (внутри — соответственно столько же лампочек, подвешенных на шнурах, снаружи — столько же отводов к отдельным счетчикам), и показал: «Наш — третий сверху». Не скажу, что такое было во всех квартирах или даже во многих; пусть эта квартира была вообще единственной на весь Союз. Но суть и дух коммуналки для меня в этих шести лампочках.
Заглянув в только что вышедшую обстоятельно научную книгу Ильи Утехина «Очерки коммунального быта», удостоверился, что система приватных лампочек в коллективно пользуемом туалете была вполне распространенной и вдобавок имела ряд модификаций: скажем, выключатели располагались не рядышком у двери туалета, а в комнатах у жильцов. «При такой системе никто другой не мог воспользоваться общей лампочкой и общей электроэнергией. Расход энергии для освещения публичного
Занятно, но сама плата за электроэнергию существенного значения во взаимоотношениях жильцов не имела («цена электроэнергии ни в СССР, ни в сегодняшней России никогда не была высокой даже для тощего кошелька среднего обитателя коммунальной квартиры», — пишет Утехин), важно было иное — социальная справедливость!
В подтверждение правоты указанных научных выводов вспомним классику «Золотого теленка» Ильфа и Петрова. Вы, конечно, поняли, что речь пойдет о том самом эпизоде в «Вороньей слободке», где Васисуалия Лоханкина подвергают порке за непогашенную в сортире лампочку:
«— На помощь! — шепотом произнес Васисуалий, устремляя безумный взгляд на Люцию Францевну.
— Свет надо было тушить! — сурово ответила гражданка Пферд.
— Мы не буржуи — электрическую энергию зря жечь, — добавил камергер Митрич, окуная что-то в ведро с водой.
— Я не виноват! — запищал Лоханкин, вырываясь из рук бывшего князя, а ныне трудящегося Востока.
— Все не виноваты! — бормотал Никита Пряхин, придерживая трепещущего жильца.
— Я же ничего такого не сделал.
— Все ничего такого не сделали.
— У меня душевная депрессия.
— У всех душевная.
— Вы не смеете меня трогать. Я малокровный.
— Все, все малокровные.
— От меня жена ушла! — надрывался Васисуалий.
— У всех жена ушла, — отвечал Никита Пряхин.
— Давай, давай, Никитушко! — хлопотливо молвил камергер Митрич, вынося к свету мокрые, блестящие розги. — За разговорами до свету не справимся.
Васисуалия Андреевича положили животом на пол. Ноги его молочно засветились. Гигиенишвили размахнулся изо всей силы, и розга тонко запищала в воздухе.
— Мамочка! — взвизгнул Васисуалий».
Не могу не сослаться и на другого классика — на Михаила Зощенко, тем более что, по мнению Андрея Донатовича Синявского (Абрама Терца), в изучении советского быта он для нас — «самый главный писатель и свидетель». В рассказе «Гости» задолго до научного исследования И.Утехина Зощенко обратил свое пристальное внимание на проблему лампочек в коммунальных туалетах.
«Во время игры в щеточку открывается дверь, заходит мадам Зефирова, бледная как смерть, и говорит:
— Это, говорит, ну, чистое безобразие! Кто-то сейчас выкрутил в уборной электрическую лампочку в двадцать пять свечей. Это, говорит, прямо гостей в уборную нельзя допущать.
Начался шум и треволнение. Папаша Евдокимыч, конечно, протрезвился вмиг, начал беспокоиться и за гостей хвататься.
Дамы, безусловно, визжат, не допускают себя лапать.
— Хватайтесь, — говорят, — за мужчин, в крайнем случае, а не за нас.
Мужчины говорят:
— Пущай тогда произведут поголовный обыск.