Только мои грёзы

Робинс Дениз

Она не стала распространяться о Джулиане, попрощалась и снова оставила багаж в камере хранения, решив взять его по дороге в Стритхэм.

Перемену, происшедшую в ней благодаря влиянию Джулиана, она почувствовала и придя в компанию «Колибин и Фокс», где встретила не только Салли, но и Тедди Бенса, который когда-то настойчиво ухаживал за нею. Она всегда считала его довольно глупым. Сейчас, глядя на него, она еще больше убедилась, что у него отвратительный вкус, если он носит такие галстуки и носки, и у него такие длинные грязные волосы. И полностью отсутствовало то, чем она восхищалась в Джулиане, — хладнокровие, достоинство, хороший вкус и — не в последнюю очередь — знания литературы и искусства. Слушая пустую болтовню Салли, Бенса и других любопытствующих

насчет приключений Мин, она чувствовала себя, как рыба на берегу. Ей было очень трудно болтать и смеяться с ними. Джулиан обесценил ее общение с теми, с кем прежде ее все устраивало. Она с тоской вспоминала Шенли, этот прекрасный дом, книги, цветы и Фрисби, ожидавшего возвращения хозяина. Она не знала, как перенесет все эти дни и недели… даже годы впереди, без него, живя воспоминаниями. Старые сотрудники были очень милы с ней, и она была благодарна им. Особенно же была благодарна, когда младший компаньон Леонард Фокс принял болезнь как уважительную причину ее увольнения и выдал ей недельное жалованье. Он не предлагал ей вернуться и с извинениями сказал, что уже взял человека на ее место.

— Все в порядке, мистер Фокс, — улыбнулась она. — Я боюсь, что никогда не была хорошей машинисткой.

Фокс кашлянул, поглядел на нее и спросил себя, как это он раньше не замечал, что Мин очень хорошенькая. Глаза-незабудки, черная челка делали ее похожей на миниатюрную Клодет Кольбер. Потрясающе! Он хотел было пригласить ее на обед, но вовремя вспомнил, что уже женат.

Мин вышла из конторы со столь необходимыми ей несколькими фунтами. Ко времени возвращения в Стритхэм, на знакомую с детства улицу, она сильно устала, морально и физически. Гроза, которая собиралась вчера над Шенли, сегодня собиралась над Лондоном. Было душно, и небо затянуло тучами. Мин с сожалением заметила, что она еще очень слаба. Все же она старалась держаться бодро и сразу быть полезной своим добрым друзьям. В маленьком домике было душно, пахло жареной рыбой, а на кухне шел пар от сушившихся пеленок Маргарет. Боже, какая разница с Шенли! Но все же здесь было уютно, а Молли была очень мила. Она ужаснулась при виде Мин:

— Ты всегда была худышкой, а сейчас потеряла еще несколько фунтов. И глаза так запали! Наверное, это все проклятая пневмония.

Мин кивнула. Пускай думают, что причина — пневмония. Они не знают, что она сжигает себя и сохнет из-за человека, которого никогда больше не увидит.

На предложение Молли сразу отправиться спать Мин ответила отказом: она здесь, чтобы помогать. Она распаковала чемодан, нашла халат, быстро переоделась и вернулась на кухню. Пока Мин гладила постиранные детские вещи, Молли готовила ужин и рассказывала Мин о той трагической ночи, об отъезде мисс Корелли, о старых соседях Бьютах.

— Молодой Эрик спрашивал о тебе позавчера, — сообщила Молли, вытирая пот со лба. — Фу, какая жара! Не помню такого лета. Хорошо ли было на реке, там, куда ты поехала? И почему ты не попала в больницу?

Мин покраснела и опустила глаза. Новые вопросы — и не знаешь, что отвечать. Нельзя никому говорить правду, даже упоминать имя Клодии. Она только сказала:

— Мистер Беррисфорд был ужасно добр.

Молли Селерс была милой круглолицей женщиной, влюбленной в своих мужа и ребенка, лишенной злобы, но вовсе не лишенной женского любопытства, и у нее история Мин вызывала некоторое недоумение. То, что за Мин так ухаживали в богатом доме, казалось ей достаточно странным. Она сгорала от любопытства, хотя и не подозревала Мин в чем-то плохом. Она не сомневалась, что мисс Корелли зря катила бочку на Мин, выгнав ее из дома по каким-то нелепым обвинениям. Но когда Мин запинаясь, нехотя рассказывала о своей жизни в Шенли, Молли немного обиделась.

— Не хочешь рассказывать — не надо, — махнула она рукой и всполошилась. — Маргарет кричит! Посмотри, не надо ли ее переодеть.

Мин была рада возможности убежать из душной влажной кухни. Голова болела, в сердце кололо. Когда она наклонилась над девочкой, глаза Мин наполнились слезами. Она взяла ребенка на руки и

прижала его к себе. Какой ужасный был сегодня день! Да и впереди ничего отрадного. Она уже корила себя — зачем добровольно приняла на себя такое наказание, как разлука с Джулианом. Она не знает, что происходит с ним, что будет? Разве прочтет в газетах о разводе. Она вдруг почувствовала острую тоску по нему, сидящему, наверно, в это время в пустом доме вдвоем с собакой. Она чуть было не бросилась к телефону звонить ему. А ведь расстались они сегодня утром, хотя кажется, что прошел уже год. Она любит его, любит безнадежно, и от этого ее не излечит, кажется, даже время.

С огромными усилиями она взяла себя в руки и занялась ребенком. Затем она погасила свет, вытерла глаза и вернулась в кухню, моля Бога, чтобы Молли больше не спрашивала о Джулиане.

Но это началось, конечно, снова, когда вернулся Дэвид и они втроем сели пить чай.

Дэвид был славный малый и хороший инженер, близорукий, в сильных очках, из-под которых маленькие, острые глазки добродушно смотрели на собеседника, любивший свою жену и своих друзей. Он целиком отдавался работе, поэтому Молли и Маргарет были только частью его жизни. Он был безумно влюблен в телевидение.

— Ты, кажется, нашла себе богатого приятеля, который живет где-то у реки? — спросил он, добродушно улыбаясь. — Как там у него дела?

Мин снова вспыхнула и опустила голову. Молли, все еще обиженная за ее молчание, сказала:

— Ты и слова из этой устрицы не вытянешь — об этом ее друге, конечно.

Дэвид, не понимая, как тяжело его собеседнице, задал еще несколько добродушных, но бестактных вопросов о Джулиане и наконец спросил:

— А телевизор у него есть?

Так как Мин ответила «нет», Дэвид списал мистера Беррисфорда со счетов.

— Должно быть, сумасшедший — при всем своем богатстве мог бы купить самый лучший. Вот нам и случай, Мин: можно послать ему рекламные проспекты, может, он заинтересуется. Шенли совсем близко, у него будет хорошее изображение.

Тут Мин чуть улыбнулась: облик Джулиана как-то не вязался с телевидением и его безвкусными шоу. Джулиана не интересовала, по его словам, «современная механическая музыка», у него было только радио на кухне и еще большой проигрыватель, на котором он слушал пластинки с хорошими записями. Ей удалось отвлечь Дэвида от мысли продать Джулиану телевизор; потом она помогла Молли помыть посуду и удалилась в комнатушку, где Молли поставила для Мин раскладушку, служившую Дэвиду еще во время войны.

А Молли, отправившаяся спать позже, услышала из-за двери сдавленные рыдания и быстро распахнула ее. Свет упал на фигурку Мин, рыдавшей уткнувшись лицом в подушку. Молли немедленно забыла обиду и встала на колени у кровати, успокаивая Мин. Она решила, что та оплакивает своего отца.

— Бедное дитя, — говорила она, гладя шелковистые черные волосы Мин, — ты еще не знала таких ударов в жизни. Послушай, дорогая, мы поговорили с Дэвидом и решили тебе предложить кое-что. У него в магазине дела идут хорошо, он сегодня продал три больших телевизора, сейчас — огромный спрос. Он говорит, что я могла бы позволить себе иметь помощницу. Не согласишься ли ты остаться у нас в качестве няни? Я могла бы сделать эту комнатку более удобной, и мы могли бы предложить тебе фунт в неделю и содержание, хотя, конечно, у других ты могла бы заработать больше.

Мин слушала с безмолвной благодарностью за предложенные ей работу и кров. Жить у добрых друзей — уже много значит, хотя денег и немного. Но может быть, это и не лучший выход. Мин не раз задавалась вопросом — не разумнее ли сразу уйти из привычного окружения и начать совсем самостоятельную жизнь.

Молли почувствовала, что ее вопрос застал «бедное дитя» врасплох, и предложила той пока подумать или попробовать, понравится ли ей это дело, в течение месяца. Потом Молли ушла, а Мин снова осталась в своей комнатушке одна, думая и гадая, как жить дальше. Ей не спалось. Она все вспоминала Джулиана. Вдобавок походная кровать была жесткой и неудобной, особенно после прекрасной постели в Шенли.