Только никому не говори. Сборник

Булгакова Инна

— Хотите — говорите, хотите — нет. Главное: вы нашли путь.

— Какой путь?

— На Щербаковскую.

— Не совсем. Не могу исповедаться, хоть режь. Стыд и срам.

— Прорепетируйте со мной. Давайте, я попробую? Семь лет назад вы оставили мужа в богадельне, а соседям объявили, что он умер, — говорил Саня бесстрастно, а потому и безжалостно, стремясь вызвать тетку на возражения, вызвать к жизни, но она лишь монотонно кивала, подтверждая. — Анатоль о чем-то догадывался?

— Конечно. Пять лет бок о бок.

— Так. Раз в

году, в день рождения Андрея Леонтьевича, вы его навещали. Две недели назад в пятницу он совсем слег, вас почему-то к нему не пустили, вы вернулись, так сказать, с «кладбища» раньше и попали в переплет с самогонкой. Так?

— Все правильно.

— Чем он болел?

— Атеросклероз головного мозга. Был инсульт. Ты ведь, Сань, не знаешь… — (кажется, он все-таки добился своего: тетка потихоньку оживала, в зрачках затрепетал свет). — Он ведь сидел с 51 по 53 — кампания против генетиков. И богадельня особая — в загородном поместье, для ученых, для высшего состава. Говорили: там будет лучше, условия то есть лучше, чем я смогу. И Андрей этого хотел, тогда он соображал.

Ага, она уже оправдывается.

— А потом?

— Замолчал. Все время молчал. Я ведь сначала каждую неделю ездила, а потом стало невмоготу. Стало страшно: лежит и молчит.

— Тетя Май, при этой болезни идут необратимые мозговые процессы, психические.

— Да все я знаю! И уход там действительно лучше, и условия, и еда. Но я объявила его умершим — ведь не просто так, а?

— Вы очень неравнодушны к светским условностям.

— Это не условности! — крикнула тетка и стукнула по столу кулачком; ну, она уже в своей стихии. — Так не поступают. Я знала в глубине души, потому и наврала. Близкие так не поступают. Все лучше, да — но там не было любви. Я его похоронила семь лет назад — и горела в аду. Уже тут, а что будет там… — она махнула рукой и, помолчав, сказала с удивлением — слабый отблеск девичьей доверчивой улыбки. — А его еще помнят, знаешь. Многие. В Доме ученых с похоронами так помогли, без сучка, без задоринки, с кладбищем… ведь на нашем, представляешь?

— Тетя Май, от чего он скончался?

— Я туда звонила раз в неделю. Последний раз 9 октября. Все как будто без изменений, мне сказали. Но я уже дошла до ручки: предательство, знаешь, жжет. И решилась обратиться за помощью к тебе. В тебе-то я сразу разобралась.

— Вы решили его воскресить.

— Опоздала. Покуда я решалась и канителилась, наступил его день рождения. Приезжаю: там карантин, эпидемия гриппа, не пускают.

— Поэтому домой вы вернулись раньше.

— Ну да. Тут погребальный венок. А 18-го он скончался, грипп был последней каплей. И убитая в моей комнате… мой шнур от халата… Господи! Мне наказание.

— Тетя Май…

— Все рушится, Саня, ты чувствуешь? — она наконец заплакала, слава Богу! — Все, все — и в нас, и вокруг.

— Чувствую. Еще как чувствую. Но нельзя поддаваться хаосу.

— На все воля Божья.

—

Да. Однако все дается свободным усилием — надо идти навстречу Его воле.

— Как будто ты знаешь дорогу.

— Вы знаете, тетя Май. Служба начинается в пять?

— В пять.

— У нас еще есть немного времени. Вы мне очень нужны.

Тетка смотрела сквозь слезы недоверчиво.

— Все эти дни были нужны, но неуловимы. Надо же разобраться и очистить дом Арефьева от скверны.

— Хитер ты, Сань, и ловок.

— Я так ощущаю. Вы готовы?

— Ну?

— Как вам нравится версия следователя о замысле самоубийства, исполненном наполовину?

— Совсем не нравится.

— Почему? Вы ему подкинули эту идею, упомянув о разговорах Анатоля и Печерской. Расскажите.

— Мы с Анатолем частенько сидели в саду. Ну, наработаешься, а вечером чай — на веранде кабинетной. Лето. А она обычно кружила между деревьями, тут же (дама нервная). Он все смотрел на нее, глаз не сводил. Ну, и она, конечно, перед ним выступала — в сарафанчике в цветах и бабочках… то, се… Потом присоединялась к нам — и такое отчаяние между ними было, передать невозможно. Он все мусолил идею о «добровольном уходе» — так он называл, философ чертов.

— А она?

— Можно сказать, внимала с жадностью.

— Тетя Май, он мог приобрести пистолет? То есть среди его приятелей…

— Да брось ты! Его приятели — грузчики из гастронома нашего. Не знаю, сколько стоит пистолет с глушителем, только сроду у него копейки лишней не водилось. Что зарабатывал — пропивал, мне иногда давал. Я его подкармливала. Нет, я не в претензии, тут все на нем держалось, все мое хозяйство. Болит душа, Сань, и за него болит.

— Но как бы то там ни было, их соединяла идея смерти.

— Одно дело языком трепать, а другое — задушить. Его, конечно, потрясло ее исчезновение — факт. Запил крепко. Да и что ожидать от нашего идиота…

— Да, я знаю: она его не любила.

— Кто тебе сказал?

— Анатоль.

— Идиот, — повторила тетя Май с удовлетворением. — Любила.

— Вы ошибаетесь. Она…

— У меня на такие дела глаз наметан. И я тебе сочувствую. Очень, — тетка поглядела выразительно и отвела глаза. — Они любили друг друга, но у них не было будущего. Он же пьянь, рвань. Вот она и сбежала тайком, чтоб себя не травить. А потом приходила, пугала. Еще раз повторю, Саня: не доверяй женщинам.

— А мужчинам?

Вообще-то все хороши. Допиться до белой горячки. И я, дура старая, связалась с самогонкой, хотела на ремонт скопить. Какой уж тут музей!

— Тетя Май, а к кому она сбежала, как вы думаете?

— К нормальному мужчине. Способному детей родить… Анатоль, естественно, уже не способен. Семью содержать. На том уровне, к которому она привыкла с мужем.

— Не к тому ли мужу?

— Я не удивлюсь ничему. Если уж мои овечки у себя мужчину принимают — по очереди! — куда дальше? Говорю же: все рушится, мы сами и рушим.