Только никому не говори. Сборник
Шрифт:
— Ну, что скажешь?
— Я бы сказал: оба не похожи. Двигались, как автоматы. И застыли — ну манекены в витрине.
— Виновато искусственное освещение.
— Ну да. Не то, что-то не то… Там был порыв, трагизм, как будто на сцене разыгрывалась пантомима. Она была неподвижна, а он…
— Но почему он не увез ее тогда же? Боялся свидетелей? В доме никого не было, кроме вас с Настей.
— И мы были тайком.
— Тем более. Зачем ночью? Зачем все эти предосторожности?.. «Муж ждет», — сказала она. Кто же этот таинственный муж?
В
— Я выслушал его исповедь, Валентин Алексеевич. На меня она произвела сильное впечатление.
— Надеюсь, он сознался?
— В чем?
— В убийстве Нины.
— Нет. И я ему верю. Вы говорили, что в прошлом году с бывшей женой общались.
— По делу о разводе.
— Вы заезжали за ней в клуб на машине?
— После того, как она уехала от меня в Останкино — нет.
— И в последний день ее работы не заезжали?
— Я не знаю, когда она ушла с работы.
— Она вас поздравила с женитьбой. По телефону или лично?
Юный принц досадливо поморщился и постарел.
— Лично.
— Где?
— В театре.
— Почему об этой встрече вы не рассказали следователю?
— Потому что она не имеет никакого отношения к убийству.
— А почему сейчас сказали? А? Не посмели соврать на прямо поставленный вопрос? Нетрудно догадаться: вас видели вместе в театре и смогли бы, если что, уличить.
— В чем уличить? — воскликнул балерон истерично.
— Зачем она приезжала в театр? Она вас преследовала?
— С чего вы взяли?
— А что вы сказали Анатолю, когда он вас разыскал? «Она и из могилы меня достанет». И безумно испугались.
— Уж прям безумно!
— Валентин Алексеевич, у меня есть неподтвержденные данные, что Печерская в то время была беременна.
— Я тут ни при чем!
— Зачем она приезжала в театр?
— Ну, если вы в курсе… она приезжала объявить, что ждет ребенка.
— От вас?
— Боже сохрани!
— Тогда к чему это объявление?
— Вы ее не знаете… вы ничего не знаете.
— Я хочу узнать.
— Взяла, видите ли, реванш. Она была мстительна и одержима.
— Чем?
— Детьми.
— Не вижу в этом ничего дурного.
— И в этом, и во всем надо иметь меру. Она не имела. Фанатичка.
— Какой пыл, Валентин Алексеевич.
— По какому праву, черт подери, вы лезете в чужую жизнь?
— Да, прошу прощения. Я и сам чувствую, что вхожу в раж. Это оттого… оттого, что я потерял все. Простите, но похоже, вы с ума сходили от ревности.
— Я? От ревности?
— Если это только был не ваш ребенок.
Балерон стремительно поднялся со скамейки, Саня воскликнул вслед:
— Она сказала, чей ребенок?
Валентин обернулся, словно исполняя изящный пируэт, и процедил:
— Запомните раз и навсегда: она была страшная женщина.
— Никто так не считает, кроме вас.
— А никто ее и не знал так, как я.
— И счастливы, что избавились?
— Счастлив!
Юный принц порывисто (грациозно и легконого) понесся по аллейке. С лавки наискосок поднялся Генрих, подскочил, закричал шепотом:
— Этот! В саду! Голову
— Да ну, Генрих… — забормотал Саня ошеломленно.
— Этот! Волосы, рост, плащ… но, главное — руки, этот жест, плавный… пластичный. И вот в таком же порыве он бросился к ней… Помните, я говорил: как пантомима на сцене.
— Сейчас он бросился от нее. От тени умершей. От «несчастной», как называл ее философ.
Он стоял на веранде, глядел в сад, курил. «Не хочу кабинет Андрея Леонтьевича обкуривать». «И очистить дом Арефьева от скверны». Скверна — все, что мерзит плотски и духовно… грязь и гниль, тление и растление, смрад и мертвечина… словом, все богопротивное. Все, что скопилось тут за годы, за последний год, за последние дни. Впервые с той ночи он заставил себя выйти в черно-фиолетовый сад, где неподалеку под яблоней… днем печаль ощущалась не так остро. «Печаль моя светла». Нет и нет. Может быть, потом, когда я раскрою тайну (если раскрою), ослепительный свет истины озарит все и разом наступит утоление. А пока что — плотная черно-фиолетовая мгла, окутывающая мертвых.
Саня спустился в сад, включил фонарик, прошел между деревьями. Вот здесь. Здесь была могила и лежала Люба. Совпадение? Или она действительно о чем-то догадалась и решила проверить что-то, не дождавшись меня? Решила преподнести мне разгадку, потому что торопилась, не могла жить в обмане? «Ты — Любовь?» — «Я — Любовь». Похоже, что так. И — голос. Проклятье! Что за голос? «Иди и убей!» Психоз, слуховая галлюцинация? И зрительная: существо, демон. Да ведь убил! И ее слова, наверное, последние слова не земле: «Я слышала голос. Я должна идти». В сад. Почему так многое связано с этим садом? Цветущее майское утро, первый робкий снег Покрова, ночное место преступления. Не ночные же демоны сбирались под деревья… о них говорил Анатоль. Ну, это понятно (если вообще можно понять сокрушительную горячку). Настя: кто-то ходил по саду. Тоже понятно: философ хоронил свою возлюбленную. А как она сказала: в саду… летом как-то… и на днях… кто-то крадется. Существо в ее райском саду во сне. Хозяин дома был тогда еще жив. Перестань! Нет ничего страшнее реальности: преступление было задумано и исполнено (недаром некто — вот тебе и существо! — приобрел пистолет с глушителем). Однако в исполнение вкралась какая-то ошибка, неточность, которую убийца поспешил исправить, подставив под удар Любовь. У меня собрано уже достаточно данных, чтобы… не осознать, нет! пока нет… ощутить движение истины, надвигающуюся тень черных крыльев.
Погоди. Как я выразился?.. «Философ хоронил свою возлюбленную». И, по его словам, положил на могилу белый камень, чтоб отметить место. При эксгумации трупа никакого камня не было. Странно. Саня повел фонариком окрест — нету. Кто-то похитил с могилы… Абсурд! Как вдруг невдалеке под яблоневым стволом на земле высветилось что-то. Подошел: вот он — небольшой, неотесанный, причудливой формы, грязно-белого цвета. Пористый, с выщербинками — отпечатки пальцев установить невозможно… да что я, всерьез, что ли! В невменяемом своем состоянии Анатоль ошибся, положил камень не под ту яблоню…