Только никому не говори. Сборник
Шрифт:
— Я встречался с Вертером несколько раз после случившегося, в сентябре, пытался, как говорится, его расколоть, но не тут-то было.
— Он охотно встречался с вами?
— Еще бы! Он был пойман на такую приманку — устоять невозможно. Якобы я расписываю панно в спортивном комплексе, и его фигура уж больно подходит для увековечения. Символ юности и мужества. Одним словом, я делал зарисовки этого труса и беседовал, то есть осторожно допрашивал. Он ни разу не сбился, но, как только мог, всеми силами этой убийственной темы избегал. Почему — непонятно.
— Какая там боль, Дмитрий Алексеевич! В сентябре он к свадьбе готовился, а в октябре женился.
— Тогда же в октябре! — воскликнул Дмитрий Алексеевич. — К тому же еще и предатель… Раздавить как паука — не жалко! Столько жертв… И ведь ничем себя не выдал, а любовным проблемам мы с ним целый вечер посвятили. Я хотел выяснить, что их связывало с Марусей. И у меня создалось впечатление, что не только к ней, но и к девочкам вообще Вертер довольно равнодушен, что в его возрасте даже странно. Знаете, как будто все его чувства подавлены страхом. Ну, за три-то года он, наверное, оклемался…
— Да нет. Страх я в нем тоже почувствовал. Вы сказали: «столько жертв»… вы считаете его виновным?
— Какую-то роль он сыграл… неясно какую. Он что-то видел там, на даче. Возможно, он видел убийцу и до сих пор боится его.
— Вы полагаете, сам Петя не способен на убийство?
— За те три сентябрьских вечера, что мы с ним общались, я примерял его и на эту роль. По-моему, он не тянет — тут кто-то похитрее и посмелее. Но полностью исключать из подозреваемых Вертера нельзя. Бывает, именно трус в безвыходном положении способен на все. Из инстинкта самосохранения. Мы не знаем их отношений с Марусей — вот в чем дело. Что произошло в лесу, когда они венки плели? Пытался он ее изнасиловать, или милые детишки поспорили о театре?
— Вы ведь видели ее на сцене?
— Не только видел, но и помогал чем мог. Талант — редкость. Все пошло прахом из-за этого мальчишки!
— Вы уверены, что она не догадывалась о ваших отношениях со старшей сестрой?
— Никто не догадывался. Наши, как вы говорите, отношения начались за год до этих ужасных событий, летом. Надеюсь, подробности вас не интересуют? (Подробности меня интересовали, очень, но я промолчал). Ну, в общем, за год мы с ней встретились всего четыре раза, я с ума сходил. И в ту проклятую среду она была неуловима, металась по городу, приезжала, уезжала… Не понимаю!
— Вы не связываете ее тревогу с исчезновением Маруси?
— Что за ерунда! Если женщина изменила мужу, значит, она и на убийство сестры способна? Она и так достаточно дорого заплатила за эти самые наши отношения. Что ж теперь, всю жизнь мучиться?
Очень любопытная парочка — бывшие тайные любовники, и с какой страстью друг друга защищают!
— Однако вы мучаетесь. И сдается мне, Анюта тоже, — холодно отозвался я. — Соблазнить дочь
— Золотые слова, Иван Арсеньевич, больше не буду.
— Что Анюта увидела, когда вернулась ночью на дачу?
— Дом был пуст. На кухне горел свет, на это обратил внимание сосед Звягинцев, окно в светелке распахнуто настежь.
— При таких зловещих обстоятельствах она могла бы еще ночью обратиться в милицию.
— Не забывайте, что никто из нас, кроме Павла, не догадался осмотреть Марусину обувь. Анюта могла подумать, что девочка отправилась к кому-то на свидание.
— Пусть так. И все же: утром на речке Маруся говорит сестре, что чего-то боится и просит не оставлять ее одну. Но та уезжает в Москву. Там где-то гуляет больше пяти часов, порывается уехать в Отраду, но едет к вам, потом вдруг срывается на дачу. Потом врет в милиции, вводит в заблуждение следствие и так далее. Как вы объясните ее поведение?
— А как она объясняет? Ведь она рассказала вам обо всем?
— Она преподнесла мне то же вранье, что и следователю.
— Позвольте, — Дмитрий Алексеевич был поражен, — откуда же вы узнали о нас с ней?
— Догадался.
— Исключено! — он пристально глядел на меня. — Вы не могли догадаться, что я называл ее Люлю.
— Ну, это-то мне подсказали.
— Кто?
— Дмитрий Алексеевич, кто тут сыщик: я или вы?
— Вы, вы… я восхищен. Об этом прозвище знали только трое: мы с Анютой и еще один человек.
— А именно?
— Маруся.
— Выходит, что-то о ваших отношениях она знала?
— Да нет. В детстве у девочек была какая-то секретная игра, и маленькая Маруся так прозвала сестру. Анюта как-то вспомнила об этом, а мне понравилось. Я стал называть ее Люлю, но очень редко и только наедине. Поэтому ваша осведомленность меня поражает.
— Но, надеюсь, не пугает?
Будто огонь прошел по его лицу, скрытая страстность прорвалась наружу.
— Эх, Иван Арсеньевич, чтобы раскрыть эту тайну, я бы ничего не пожалел.
Так не говорят о прошлом. Я ему поверил: чтоб вернуть свою Люлю, художник ничего бы не пожалел. Несуществующая «вечная любовь» — а ведь не дает покоя.
— Как я вчера сказал по телефону, в деле открылись новые обстоятельства. Советую вам быть предельно искренним, иначе, Петр, эти обстоятельства могут обернуться против вас.
— Я и не врал, — бодро ответил Вертер, но я-то видел, как он встревожен.
Мы с ним сидели в той же беседке. Жгучий полдень, голубой покой больничного сада, солнечные блики на воде и стрекозы, тишь да глушь, наши голоса, боль, страх, жестокость — шло следствие, я шел по следу.
— Итак, поговорим об экзаменационных билетах, которые вы привезли Марусе в Отраду. Кто вам их дал и на какой срок?
— Один парень. Я уж и не помню.
— Постарайтесь вспомнить. Как его звали?