Только никому не говори. Сборник
Шрифт:
— Что делали в это время вы?
— И вы туда же? Так вот, я алиби себе не подготовил и вел нормальный образ жизни. До шести часов работал на машине, перед уходом заглянул в свой отдел. После шести поехал домой и опять-таки работал — один. В двенадцать лег спать — и опять один. Отсыпался в одиночестве.
— Что значит «отсыпался»?
— А, у Анюты патологический сон: просыпается от малейшего шороха.
— Это новость! Она принимает снотворное?
— Нет, она где-то прочитала, что от снотворного
— Так что же произошло, по-вашему, на даче в ночь исчезновения Маруси?
— Понятия не имею. Разве что какой-нибудь гений злодейства их обеих опоил и усыпил.
— По словам Анюты, они ни с кем в среду не общались. Так что это невозможно.
— Все возможно, если очень захочется. Например, пробраться в дом, пока они были на речке, и подсыпать чего-то в чайник. Он стоял на плите в кухне.
— Но Петя утверждает, что дом был на запоре: и дверь и окна. Следы взлома обнаружились бы.
— Да конечно, все это фантастика! Кому их надо было усыплять и зачем?
— У Черкасских имелись какие-нибудь ценности?
— Они годы жили на зарплату Павла Матвеевича и едва сводили концы с концами. Темная история. Эстет сказал бы: страшная и таинственная история.
— Борис Николаевич, когда вы впервые услышали об исчезновении Маруси?
— Анюта мне в четверг позвонила в институт, но я два дня подряд — среду и четверг — работал в другом здании. В три я зашел в свой отдел, и мне сказали, что звонила жена: на даче что-то случилось. Я поехал на дачу.
— Сколько времени занимает путь от вашего института до Отрады?
— Чуть больше часа.
— Однако вы приехали только в семь.
— Естественно. После окончания рабочего дня.
— Вас не отпустили раньше?
— Я и не отпрашивался.
— Завидное хладнокровие.
— А чего суетиться? Мою жену утешил бы Друг дома, — математик помолчал. — Ну, тут телеграмму от родителей принесли…
— Борис Николаевич, а вас не удивило, что Анюта как-то преждевременно восприняла все трагически?
— Меня ничего не удивило, женщины уже давно меня не удивляют. Утонченные натуры.
— Но ведь она могла предположить, как ее звонок отразится на матери?
— Да ведь звонила она все-таки отцу.
— А почему он так спешно вылетел, не дождавшись каких-то определенных известий?
— Очевидно, почувствовал что-то серьезное. Просто панике он бы не поддался. Анюта рассчитывала, что Павел Матвеевич сумеет приехать один. Но он не сумел. Он сказал жене, что у них несчастный случай в клинике, с его пациентом, нужна срочная операция. Вообще это в его духе, он был настоящий врач. Однако она не поверила.
— Откуда вы все это знаете?
— Павел Матвеевич говорил, когда мы ездили заказывать гроб. Любовь Андреевна была проницательна и слишком
— Вы полагаете, она жила и умерла бессмысленно?
— Так получается.
— Не верю. Ладно, она поехала с мужем…
— Да, она настояла. Он боялся ее брать, боялся оставить. Уже в самолете пытался подготовить: сестры вроде поссорились, Маруся вроде сбежала в Москву… А тут участковый сразу с трупом… Она, понимаете, не была к этому готова.
— А кто-нибудь был к этому готов?
— Вы меня не ловите — не поймаете. Они вернулись с опознания, Анюта их ждала, места себе не находила. Но когда она подбежала к ним. Любовь Андреевна вдруг крикнула: «Как ты могла!» — и потеряла сознание.
Любопытно! Уже с начала нашего разговора я чувствовал, как Борис упорно стремится нацелить мое внимание на художника и Анюту. Против Дмитрия Алексеевича он, видно, фактов не имел, ограничиваясь намеками: «свободный любвеобильный эстет, поклонник красоты… свободен в течение суток…» Против Анюты — имел. И факты любопытные: слишком нервный сон и последние слова матери. Восстановить справедливость он старался или хотел отвлечь мое внимание от себя?
— «Как ты могла»? Мне об этом никто не говорил.
— Мало ли что вам еще не говорили!
— Как вы ее слова объясните?
— Это очевидно. Она знала, что сестры поссорились, и обвинила старшую.
— Но на самом деле они не ссорились, так ведь?
— Мне неизвестно, что в ту ночь произошло.
— Борис Николаевич, об этих обстоятельствах… ну, о сне Анюты и о словах ее матери вы говорили следователю?
— Воздержался. Мы втроем с женой и Другом дома выступали единым фронтом.
— Почему же сейчас сказали мне?
— Догадайтесь.
— Попробую. Ведь вы не случайно проболтались?
— Нет.
— Вы считаете свою бывшую жену причастной к исчезновению Маруси?
— Не догадались.
— Ладно, на досуге подумаю. А о чем еще вы говорили с Павлом Матвеевичем, когда ездили заказывать гроб?
— Ему было не до разговоров.
— Какие-нибудь странности вы в нем заметили?
— Наверное, горе всегда производит странное впечатление. Но каких-то патологических отклонений я не заметил.
— Что вы сказали Павлу Матвеевичу, когда уходили с поминок?
— Что у меня болит голова, и я уезжаю к себе.
— И все?
— И все.
— Что он вам ответил?
— Что-то вроде того, что они без меня обойдутся. Он обиделся.
— Обиделся? С чего бы это? Ведь он всего лишь потерял жену и дочь, а вы в подходящий момент всего лишь бросили его.
— Давайте без фраз. У меня болела голова, а с ними оставался самый близкий друг.