Только никому не говори. Сборник
Шрифт:
— И погреб?
— Да, я спускалась.
— Опишите мне его.
— Там полно разного хлама… мешки, рукавицы садовые, банки, ведра, кадушка пустая, гнилая картошка ссыпана в углу. Папа осенью купил, ценой соблазнился, а в Москву так и не забрали. Родители в июне на выходные ездили на огород и в доме прибрать, но до погреба руки не дошли. На нас с Марусей оставили. Во вторник мы было занялись уборкой, но ей это быстро надоело. Она меня уговорила отложить. Однако в четверг
— Вы не успели поговорить с Павлом Матвеевичем до его болезни?
— Не успела. Мама умерла. Сутки до самых похорон мы сидели у гроба.
— Павел Матвеевич был тогда здоров?
— Вроде бы да. Он как-то застыл.
— Вы не помните, как Борис Николаевич ушел с поминок?
— Смутно. Я осознала это потом.
— Скажите, такой поступок… ну, бессердечный… характерен для него?
Анюта, помолчав, сказала отрывисто:
— Все раскрылось позже.
— Что раскрылось?
— Именно в эти дни… еще до похорон, ну, вот он приехал в четверг, когда Маруся исчезла, — он стал другой, чужой. Наверное, именно тогда он полюбил какую-то женщину.
— Почему вы так считаете?
— Через три месяца после всех наших смертей он объявил мне, что любит другую, и предложил подать заявление на развод.
— А вы?
— Я? — Анюта усмехнулась.
— Он женился?
— Одинок до сих пор.
— Откуда вы знаете?
Мне все безразлично. Вообще все. Но общие знакомые считают своим долгом осведомлять. Он, как всегда, весь в работе.
— Он не навещает Павла Матвеевича?
— Он ни разу не видел папу с поминок и никогда им не интересовался.
— А как он относился к вашей сестре?
— Убивать ее было ему вроде незачем.
— Тем не менее вы сказали, что с того четверга, как исчезла Маруся, Борис изменился. На работе его не смогли найти. И именно после разговора с ним ваш отец сошел с ума. Как вы все это объясните?
— Никак. Я не поручусь ни за кого. Бывают такие ситуации… как их теперь называют — экстремальные?.. когда человек вдруг способен изменить своей природе.
— Вы знаете это по собственному опыту?
— Да.
— Что ж, буду ждать и надеяться, что когда-нибудь вы мне доверитесь настолько, что расскажете о своей ситуации.
— Я вам все рассказала. Вы, должно быть, хотите допросить и этих двух — Бориса с Петей?
— Мечтаю.
— Я сегодня собираюсь в Москву. Хотите, передам Пете?
— Сделайте одолжение. Вы продолжаете считать мое увлечение идиотством?
— Нет. Но все равно, Иван Арсеньевич, вам ничего не удастся.
Даже имя вдруг
— Ну, Ваня… вы позволите мне так вас называть? Я человек простой и старик… — Я кивнул. — Ну, Ваня, ты настоящий писатель. Сумел женщину расшевелить. Теперь она у нас забегает.
— Никак не могу понять, — задумчиво отозвался я, — никак не могу вспомнить… когда именно Анюта заинтересовалась нашим разговором. Просто почувствовал вдруг в ней перемену. Но что ее затронуло? Какой мой вопрос?
— Может, насчет мужа?
— Нет, раньше. Гораздо раньше.
— Сестру вспомнила — смягчилась.
— Нет, не то. Какой-то совершенно определенный интерес. Но к чему?
— Все понятно, — вмешался Игорек. — Испугалась. Вы заметили, какая она здоровая? А сестра, сама призналась, крошка.
— У нее-то сколько угодно было времени и прикончить, и следы замести.
— Не буровь! — отмахнулся Василий Васильевич.
— Что «не буровь»? Она ж ей завидует! Вы не заметили? Может, они Бориса этого не поделили. А он догадался — видишь, говорит, изменился — и донес старику. Тот с ума сошел, а Борис не захотел с убийцей жить.
— Что-то мне Борис этот самый не симпатичен, — заявил Василий Васильевич. — Но в Москву она за мальчишкой собралась, понял? Как-то ты ее Петей поддел, а?
— Когда исчезла Маруся, тот ехал в международном вагоне. Он был на даче почти за сутки — вот в чем дело! И никаких его отпечатков — и на окне их нет. Сама собой напрашивается связь. Но — Вертер весь обвешан ярлыками: алиби! не виновен!.. Хоть бы он завтра появился.
— А почему художник его Вертером называет?
— Двести лет назад один немецкий гений написал «Страдания юного Вертера» — о юноше, который покончил с собой из-за любви.
— Дурак! — отозвался на это Игорек, а бухгалтер заметил назидательно:
— Стало быть, в этом прозвище, по отношению к нашему Пете, заключена ирония.
Однако назавтра, в четверг, юноша не появился. Анюта дала мне новый Петин телефон и сообщила, что он наотрез отказался участвовать в этом деле. Я посовещался со своими помощниками, и уже после обеда Василий Васильевич сумел поймать нашу медсестру на удочку женского сострадания: