Только так. И никак иначе
Шрифт:
Новая работа не приносила больших денег, зато выматывала страшно. Однажды ему так захотелось, чтобы жена его пожалела, ну хоть чуть-чуть. И он в порыве откровенности рассказал ей всё: и о беспрерывной нервотрёпке, и о начальнике, который над новичками издевался от души, особенно ненавидя тех, у кого было, как он говорил нараспев "верхнее техничисска-а-а-е". Гуля, нетерпеливо вертевшаяся у зеркала в ожидании звонка от подружки, с которой они собирались в ночной клуб, громко вздохнула, подошла к нему - он, ожидая нежного сострадания, потянулся к ней - и, уперев руки в крутые красивые бёдра, изрекла:
– Терпи, рейнджер!
– потом хмыкнула и добавила, - А что ты хотел? Такую женщину, как я, нужно достойно содержать.
Глупый наивный лосёнок дрогнул и растерянно заморгал. Он и не против был содержать, и все силы прилагал, чтобы содержать достойно. Но было очень тяжело, очень напряжённо именно тогда, в самом начале, и так хотелось понимания и любви. Глупый, глупый наивный лосёнок...
Разошлись они через два года после свадьбы. Его положили в госпиталь: требовалось сделать серьёзную операцию на позвоночнике, сказалась травма, которую он получил на своей работе. Гуля прилетела к нему, как только он позвонил и сказал, что друзья привезли зарплату и большую премию.
Он тогда так обрадовался жене! Сразу отдал все деньги и попросил походить по магазинам, развеяться. Она удовлетворённо кивнула и аккуратно положила пачку купюр в изящный кошелёк, его подарок. Он почему-то крепко-накрепко запомнил, как она лаковым красным ноготком поддевала фирменную кнопочку на фирменном же кожаном боку изящного кошелька и складывала купюры в красивое фирменное нутро.. Пока они гуляли в старом парке госпиталя, Паша всё брал Гулю за руку и вглядывался в её сосредоточенное мрачное личико с упругими круглыми щёчками, гадая, что случилось, и пытаясь отвлечь разговорами. А потом она сказала:
– Я ухожу от тебя.
Он осёкся на полуслове и непонимающе посмотрел в лицо той, кого считал женой. Нет, он не был уж совсем дураком, лосёнок уже давно повзрослел. И он понимал, чувствовал, конечно, что всё идёт к финалу и ждал этого момента, потому что сам бросать Улю не хотел, боялся обидеть хорошую девочку, сделать ей больно. Но всё же не представял, не ожидал, что случится всё вот так, в госпитале, накануне серьёзной операции. И теперь смотрел на Гулю и не мог поверить, думал даже, что ослышался, недопонял. Но она, словно желая его добить, прибавила:
– И вещи свои забери. Сегодня же.
И он забрал: перелез после ужина через забор в дальнем углу больничного парка, приехал в их общую квартиру, которую им за бесценок сдавали Гулины родственники, и всё увёз. К родителям не понёс, не хотел огорчать. Свалил все вещи в машину, а машину загнал в гараж. Всё выплыло, конечно, как всегда бывает. Отец зачем-то отправился в гараж, где не был до этого полгода или около того, увидел в салоне машины одежду сына и всё сразу понял.
Но это было уже потом, после. А тогда запыхавшийся Паша вернулся заполночь в госпиталь, потайными ходами, известными всем или почти всем пациентам, пробрался в своё отделение и на подступах к палате был остановлен соседом, добродушным весёлым лысым дядькой, который его, пацана, опекал и помог незаметно сбежать из режимного госпиталя, даром что был бывшим разведчиком.
Сосед под локоток увёл его в дальний тихий холл и под сенью монстер и диффенбахий сообщил ему, что Гуля, оказывается, разговаривала с его лечащим врачом. Это слышал ещё один больной. И доктор подробно объяснял ей, какая серьёзная операция предстоит Паше, и как
Паша тогда долго привыкал к одиночеству, и никак не мог поверить, что хорошая девочка Гуля оказалась такой расчётливой и... и не другом оказалась, не тылом... А так... проходным вариантом... Операцию, кстати, ему так и не сделали – вмешался старенький доктор, светило, который начинал оперировать ещё на войне. Качая седой головой над рентгеновскими снимками Паши, он категорично заявил:
– Резать не дам! Ему двадцать три года всего, он с этой болячкой сам справится.
– И не дал, прописал гимнастику, силовые упражнения, массаж, плавание и много ещё чего. Паша тогда был бы счастлив, если б не Гуля. А так ему было почти всё равно, хотя доктору он был благодарен, конечно.
Он ещё зачем-то пытался всё склеить, взял на работе путёвки в ведомственный дом отдыха на море и позвал с собой Гулю. Она легко согласилась, хотя они тогда уже не жили вместе больше трёх месяцев.
Но из отдыха ничего не вышло. Вернулись домой они раньше срока уже окончательно чужими людьми. В его жизни бывшая жена ещё появлялась неоднократно. Иногда из этих встреч получались настоящие анекдоты, которые вполне можно рассказывать друзьям под шашлычок и хорошее вино и наслаждаться их дружным хохотом. Но почему-то не хотелось рассказывать, а хотелось забыть, как страшный сон.
Отчего-то Гуля считала его непроходимым тупицей. «Было за что, наверное», - думал он в минуты самобичевания. Так это или нет, но Гуля то заявляла, что хочет шубу, а Паша обязан ей обновку предоставить, бывший муж, всё-таки. То звонила в пять утра, рыдала в трубку и требовала, чтобы он, Рябинин, срочно встал из своей тёплой постели и нашёл её загулявшего бойфренда. А кто должен искать, как не он?! Не чужой же человек!
Но апофеозом Гулиной уверенности в его то ли безграничной тупости, то ли полной оторванности от жизни, стала их встреча через восемь месяцев после возвращения с юга. Тогда Гуля, вздыхая и напустив на себя загадочной грусти, вдруг заявила ему, что беременна и что отцом ребёнка является он, Паша.
Тут Рябинин неожиданно понял, что устал позволять бесконечно делать из себя дурака, и решительно заявил, что их, конечно, связывали отношения, которые теоретически могли бы привести к беременности. Однако ввиду того, что вышеуказанные отношения благополучно завершились более восьми месяцев назад, а последствия этих отношений до сих пор не видны глазу даже под тесным платьицем Гули, он данному ребёнку, если тот вообще существует, конечно, явно никто. Гуля, привыкшая к бесконечному всепрощению и исполнению всех желаний, выслушав эту тираду, страшно разозлилась. Она долго пугала Пашу всеми карами небесными, кричала и бесновалась. Но ему было уже всё равно. Глупый наивный лосёнок исчез, Паши Рябинина не стало, зато на свет появился Павел, которого с тех пор никто почему-то Пашей и не звал, кроме мамы, конечно, несмотря на то, что сам он об этом никого не просил.