Только ты
Шрифт:
Она сгребла пошлое красное сердце и яростно разорвала открытку пополам, а потом каждую половинку – еще пополам. А затем сделала из красного сердечка вермишель и спустила ее в унитаз.
Иногда мне хочется тебя убить. Ты сидишь, подняв на меня свои бесстыжие, детские, прозрачные глаза, и очень правдиво лжешь. Захлебываешься смехом, рассказываешь, как вчера вечером, когда меня не было дома, к тебе приходила подруга. Я точно знаю, что у тебя нет подруг, а те наглые суки, которых ты называешь этим затасканным словом, никогда не приходят в этот дом. И что вчера вечером в твоей кровати валялся очередной грязный ублюдок. И постель еще пахнет его потом и спермой и всем тем, чем вы в ней занимались. Но ты строишь из себя невинное создание и лжешь так же легко, как дышишь. Потому что жить в тошнотворном, придуманном от А до Я мире вечной лжи – твое естественное состояние. Я боюсь даже заглядывать туда: от ядовитых испарений твоей лжи у меня кружится голова; войди я туда хоть раз – и останусь там навсегда, буду блуждать
Но мне давно и с каждым днем все сильнее хочется убить именно тебя. Потому что ты – причина всех моих несчастий. К подобным псевдоневинным созданиям мужчин всегда тянет как магнитом. К их нечистым, растленным, похотливым телам. У вас есть только тело, души у вас не бывает. Ваши души навечно прикованы к аду, а вы – его исчадия. Поняв это один раз, я осознал, что тебя нужно срочно отправить обратно туда, в ад, чтобы твои душа и тело наконец воссоединились. Я схвачу тебя за твою нежную белую шею и сдавлю ее так, что ты подавишься смехом, и слова, которые только притворяются правдивыми, прекратят течь из тебя, как поток грязи, заливая все вокруг. Твои глаза закроются и не будут больше смотреть ни на меня, ни на кого другого. Ты будешь лежать, вялая, безвольная и покорная, как резиновая кукла. Лежать там, куда я тебя положу. И тогда я смогу сделать с тобой все, что захочу. Но я не задушу тебя… во всяком случае, это случится не сегодня. Я знаю, что не способен на настоящий поступок, единственный правильный поступок в своей жизни. Пока я могу только мечтать об этом, мечтать страстно и безнадежно. Стискивая зубы и изнывая от желания, наблюдая, как ты сидишь напротив и пьешь из чашки. И кофе, который я тебе сварил, катится волнами под кожей твоей шеи. Странно, что в тебя входит так много хорошего, а выходит только ложь и твое мерзкое, вонючее дерьмо. Я ненавижу тебя. Я и себя ненавижу, но тебя я ненавижу сильнее. Но если я убью тебя один раз, то ты уйдешь навсегда. А я хотел бы убивать тебя каждый день.
– Вот, Маргарита Пална! – Марина осторожно положила распечатку на край стола начальницы. – Как вы и сказали. За два года.
Сорокина бегло пробежала глазами первый лист и сразу же разбушевалась:
– Я тебя что просила сделать? Выборку! А ты мне что приперла? Все женские трупы, какие только нашла! Бомжихи, бабки девяностолетние! На хрена они мне тут сдались! Мне что теперь, все нераскрытые мокрухи в одно дело объединять? Я тебе человеческим языком сказала: выбрать только те, что подходят под серию! Молодых! Блондинок! А ты…
– Я хотела как лучше, – пролепетала стажер. – Я пропустить очень боялась… Я… я Чикатило вспомнила. Мы в институте учили. Он ведь и женщин убивал, и мальчиков… я в Интернет ходила, смотрела…
– Лучше бы ты в архиве смотрела, – буркнула Сорокина. – Давай сюда, что там у тебя!
– Я карандашиком подчеркнула, которые под серию нам… вам…
– Где?
– Вот, – ткнула пальчиком Марина. – И вот. И еще…
– Ага. Жирно надо наводить! Красной ампулой, под линейку! Я с этой работой долбаной уже и вижу плохо! Дела из архива запросила? Таблицы есть по этим трупам?
– Не знаю еще…
– Так чем ты вообще занималась?!
– Я материалы смотрела, Маргарита Пална! Я правда работала! Я вчера весь день там была… в архиве. Пока у них рабочий день не кончился. А потом я домой пришла и в Интернете еще смотрела материал по маньякам. И мне еще сегодня дело дали. Кража в магазине.
– Ты со мной работаешь! – недовольно проскрежетала начальница. – Поняла? Все брось
Марина обреченно втянула голову в плечи. Стажироваться рядом с Сорокиной – это, конечно, большой плюс, но… Честно говоря, Марина ее боялась. К тому же получить распределение следователем не входило в ее планы. Будешь потом в прокуратуре лямку тянуть – вечно нервная, затюканная и неухоженная, как… как сама Маргарита Павловна! Ей, Марине, сегодня еще в салон красоты идти, руки в порядок приводить, брови подщипать… потом на массаж, да и перекраситься, наверное, нужно… от греха подальше. Потому как попасть в список блондинок на столе Сорокиной – радости никакой. А начальница еще хочет ей такое дело поручить! Тяжелое дело – и оно ей, Марине, ну совершенно не нужно. Хоть бы ее отстранили от него, что ли. Она же здесь ни при чем, в конце концов! По серийным убийцам создаются большие следственные группы из настоящих профессионалов, а она, Марина, кто? Просто практикантка. Лучше она будет заниматься магазинной кражей. И вообще ей больше по душе адвокатская практика. Попасть в адвокатуру было делом нелегким, но не безнадежным. У родителей были кое-какие связи, а здесь ей нужно было просто отработать положенный срок и получить характеристику. Желательно хорошую. Поэтому она для начала будет поддакивать этой неприятной бабе, а потом, если уж станет совсем невмоготу, потихоньку попросит перевести ее к кому-нибудь другому… папа это устроит. Особенно если намекнуть, что работа тут опасная, может быть, даже с риском для жизни…
– Ближе к вечеру поедешь в парк Горького, обойдешь все заведения, какие там есть, и везде предъявишь потерпевших. Расспросишь, если их там видели: с кем, когда были, когда ушли и, опять-таки, с кем. Поняла?
Марина так тяжело вздохнула, что Сорокина оторвалась от бумаг и внимательно на нее посмотрела. Но расценила этот вздох по-своему:
– Что, боишься? Ну что ж, – теперь пришел черед вздыхать самой начальнице. – Раз боишься… приказывать права не имею. Да и блондинка ты… и по возрасту подходишь… ладно, у меня для тебя другое найдется. А в парк мы сейчас Скрипковскую отправим. Она девка тертая, в разработках всяких участвовала и не робеет ни тучи, ни грома, как говорится. Да и вообще, это работа опера. А наша с тобой работа – анализировать и бумажки писать. Поняла?
Марина кивнула. Писать бумажки ей нравилось куда больше.
Они съездили к Наталье на новоселье и провели там всю субботу и часть воскресенья, но… Даже после того, как оба изрядно выпили, они продолжали держаться друг от друга на некотором расстоянии. Как будто кто-то провел между ними невидимую черту, переступать которую нельзя было ни в коем случае. Опасно для жизни. И даже когда Антон Борисович – муж Натальи – отговорил Тима садиться за руль и вызвал такси, чтобы отвезти их домой, они расселись каждый у своего окна – чинно, как малознакомые люди, вместо того, чтобы воспользоваться романтической обстановкой и целоваться на просторном заднем сиденье. Тим даже не повернулся к ней, даже не взял ее за руку! Да и у Натальи в роскошной гостевой спальне, при которой имелась даже джакузи, они не воспользовались случаем разнообразить свою личную жизнь, а просто улеглись спать как супруги, прожившие бок о бок долго, даже слишком долго… Они развернулись спинами друг к другу – вернее, сначала повернулась спиной к Тиму Катя, а потом уже отвернулся и он… И пока она раздумывала над тем, не сделать ли ей первый шаг, не положить ли по привычке голову Тиму на грудь – она любила перед самым моментом сна полежать вот так, вдыхая его родной запах и слушая, как сильно и редко у него бьется сердце, – Тим встал и ушел на балкон. Сделал вид, что хочет подышать воздухом или посмотреть на луну… Конечно, она не пошла за ним. Потому что вспомнила, как за весь день он даже не посмотрел в ее сторону – болтал то с Натальей, то с Антоном, который водил его показывать разнообразные технические новшества их нового жилища. А после обеда Тим отправился гулять по лесу, который примыкал к участку, а ее с собой не позвал… и вот теперь она пойдет к нему и будет стоять и ждать, а он, чего доброго, ее и не обнимет?!
Утро понедельника началось, как всегда: Тим приготовил себе и ей завтрак, но съеден он был в полном молчании. Роскошный букет, в котором, как назло, не пожух ни один лепесток, по-прежнему торчал на подоконнике и вместо благоухания источал некий зловредный яд, разрушающий вокруг все и вся. Катя пожалела, что не избавилась от него сразу, а теперь выбрасывать было уже незачем. Тим этого запоздалого шага не оценит. К тому же после завтрака он объявил, что давно не был у своих и после работы заедет к родителям. Может быть, даже останется у них ночевать. Он ушел раньше, потому что до его работы ехать было значительно дольше, чем до Катиной.
Когда она вышла, на улице моросил противный дождь, и ей пришлось вернуться, чтобы взять зонт. Возвращаться – плохая примета, так учила ее мама. Еще мама говорила, что если уж приспичило воротиться, нужно обязательно посмотреться в зеркало. Однако Катя была в таком подавленном настроении, что совсем забыла об этом. Найдя свой веселенький светло-зеленый зонтик, она рассеянно прошла мимо зеркала и, уже выходя из квартиры, увидела, что зонт Тима болтается на крючке вешалки. Она подумала и сунула его в сумку. Может быть, Тиму некогда было бежать обратно – в больнице так же, как и у нее на службе, не жаловали тех, кто опаздывает на планерку. А может, дождь тогда еще не разошелся… От парка Горького, куда ей сегодня было выписано поручение, до неотложки рукой подать, и она решила заехать к нему на работу.