Только всем миром
Шрифт:
— Мне все равно.
— Фамилия, имя, отчество?
— Кудрявцев Владислав Витальевич.
— Возраст?
— Двадцать два года.
— Образование?
— Среднее. Школа-десятилетка.
— Место жительства, адрес?
— Волочаевская, 17, квартира 4.
— С кем проживаете?
— Мать, младшая сестренка, в третьем классе учится.
Еланцев оторвался от протокола, поднял голову:
— Вы подозреваетесь в убийстве таксиста Щербанева в ночь на 3 марта. Признаете ли вы себя виновным?
— Нет, — сказал парень. — Конечно, нет. Тут явное недоразумение. Сейчас объясню... — Помялся. — Даже не знаю, с чего начать. Что вас особенно интересует?
— Все то, — невозмутимо ответил Еланцев, — что вы хотели сказать, когда боялись, что мы что-то не так поймем.
— Ну да, конечно, — кивнул парень. — Я понимаю... Значит, так... К концу
Посмотрел на Еланцева, но Павел Петрович не стал уточнять, в какой день; оно и правильно, подумал Чекалин, подобные вещи потом, если понадобится, будет время выяснить, сейчас важно услышать, что Блондин сам считает нужным сообщить...
— ...Кончилась смена, мы с Валерой Багровым, тоже столяр, скинулись, купили три бутылки портвейна, выпили. Пришел домой, делать нечего. Переоделся, пошел в «Звездочку». Денег почти не было, что-то два рубля с копейками. Заказал фужер сухого, салатик. Выпил, мало показалось. Попросил в долг у Миши, он ударник в оркестре; фамилию его не знаю, Миша и Миша. Он дал пятерку...
Умолк на минутку. Было очевидно — его тяготит то, что ему не задают вопросов.
— Не знаю, может, это вам неинтересно?
— Продолжайте, — сказал без эмоций Еланцев.
Да-да, Еланцев абсолютно прав, что не перебивает.
Не стоит мешать свободному течению рассказа. В связи с этим Чекалин подумал о том, что, вероятно, мало что в криминалистической науке разработано с такой тщательностью, как методика допроса. Положим, это и справедливо. Не только потому, что это вершина следовательского мастерства, — именно допрос дает конечные ответы на все возникающие в ходе следствия вопросы, только во время допроса возникает момент истины.
Принято считать, что главное здесь заключается в умении искусно задавать вопросы, то есть неожиданно и точно их ставить, ловить допрашиваемого на противоречиях, вынуждая его говорить правду. Но если бы спросили у Чекалина, что главное, он ответил бы: самое главное в нашем ремесле — это умение слушать, терпеливо, по возможности не перебивая, выслушивать все, что допрашиваемый сам считает нужным сказать, сам. Люди, давно уже замечено, когда говорят о чем-нибудь, не только ведь и не просто говорят о том-то и о том-то, но, одновременно, и проговариваются невольно... даже если и утаивают что-либо; может быть, больше всего как раз утаивание и выдает. Итак, терпение и терпение...
— На эту пятерку я еще два фужера заказал. Потанцевал немного. Хотел уже уходить — без денег долго не насидишься. Тут знакомого увидел — в порту вместе работали когда-то. Кажется, Сергеев его фамилия. Или Степанов, что-то вроде этого. Девушка еще с ним была. Сергеев видит, что я на мели, усадил рядом, бутылку водки заказал. О ребятах из бригады поговорили. Потом я ушел, неудобно все же, он с девушкой. Вышел на улицу, хотел домой идти, время уже позднее. Выпить, конечно, еще хотелось... А тут частник на «жигуле» остановился: может, подвезти куда? Я сел в машину, даже сам не знаю зачем. А когда сел — в порт, говорю ему. Он еще спросил: в какой? В морской, говорю, торговый. У меня какая ведь мысль была? Знакомого, может, встречу, червонцем, глядишь, разживусь. Девицы еще там бывают, ну эти, которые денежных морячков ловят; авось, думаю, кого охмурю. Ну, приехали в порт. Я вышел из машины, хлопнул дверцей. Частник мне орет вдогонку: а деньги, мол, хоть трояк. А на меня смех напал, пьяный ведь; стою и хохочу, он орет, а я хохочу. Потом по-хорошему говорю ему: мотай отсюда, а то сообщу куда надо, я номер твой запомнил! Я не вру, правда, запомнил, хоть и спьяну: «17—83», можете проверить... синенький «жигуленок», кажется, пятая модель...
Всего этого он мог и не говорить. По разумению Чекалина, даже и не должен был говорить: себя в невыгодном ведь свете выставляет. Что это? Стремление показать, что вот он, весь перед нами, как на духу, ничего не утаивает, даже стыдных вещей? Опять же, что за этим стоит — искреннее раскаянье или хитрость, уловка, что
бы и всему остальному больше веры было? Что еще настораживало — подробностей много, а голос бесцветный, на одной ноте, будто не о себе говорит, а какую-то скучную книгу по обязанности пересказывает. Волнения, живого чувства — вот чего, черт побери, не было в его рассказе!
— ...Как назло, никого знакомых. Какие-то солдаты в стороне кучкой стоят. Два бича подошли ко мне, третьим позвали. Иду с ними, о том, что ни копья в кармане, помалкиваю. Барыга там был, в белой машине сидел, без огней. Пятнадцать колов за бутылку просил, у бичей не хватает,
он им не компания, в отцы годится. Аж в дрожь меня бросило. Ничего себе подарочек молодняк мне подкинул... Первое, что в голову, — бежать! Только сразу понимаю: далеко ли на своих двоих убежишь? Включил двигатель, на газ — только меня и видели. Почему-то мне с пьяных глаз померещилось — лишь бы отсюда отъехать подальше, а что труп все равно при мне — это я как-то вовсе без внимания...
Говорил он все это связно, гладко, что называется, без запинки. Как будто наизусть выучил. Но выучил плохо, формально: перед глазами пусто, ничего не видит. Поэтому-то и голос мертвый, монотонный — в разительном контрасте со словами, со смыслом слов. Первая мысль Чекалина была — врет, базбожно врет все, где уж тут правдивым ноткам взяться? Но потом понял: не все сплошь врет, вокруг заведомой лжи (все, что главного касается!) немало и правды, — отчего же рассказ везде без проблесков, одноцветен? Лишь одно мало- мальски приемлемое объяснение могло тут быть: столько раз, видимо, прокручивал в голове весь этот свой рассказ — оторвались слова от почвы, от факта, даже в тех случаях, когда правду говорил...
— ...Еду. А куда — сам не знаю, как пелена перед глазами. А тут одно к одному: наехал на таксиста! Ругается, водительские права требует. Ну, думаю, влип так влип, какие у меня права? Полез в машину, шарю у покойника в карманах — бумажник там, а в нем права. Еще водку увидел — вместе с правами тому таксисту отдал, две бутылки. Он права взял, а техталон мне вернул. Спрашивает: из нового набора, что ли? Ага, говорю, из нового. Ладно, говорит, в таксопарке разберемся. Только тут я сообразил что машина моя — такси... Ту машину в парк отбуксировали, мне другие таксисты, их много набежало, какую-то поломку в моей машине исправили, я поехал дальше... Нет, пропустил, может, вам интересно. Когда поломку искали, один таксист сел за руль, пробовал завести, потом выходит, говорит: что он, пассажир твой, не дуба ли врезал при аварии? Да нет, говорю, знакомый бич пьяный, домой его везу... Да, я прервался. Еду дальше. В одном месте остановился, где домов поблизости нет. Оттащил этого... человека в сторону от дороги, зачем-то пиджак снял. Наверное (это я сейчас так думаю), потому снял, что пиджак форменный, таксистский, чтоб не сразу милиция догадалась, кто он. Потом повело машину на гололеде, газанул слишком, юзом машина пошла — и в кювет. Разок перевернулась, по-моему, но опять на все четыре колеса встала. Попробовал выехать. Забуксовал. Здесь мне пиджак тот и пригодился, под колесо бросил. Нет, все равно буксую. Тут меня как отрубило — в полном отпаде. Вроде и не спал, а когда прапорщик меня на пост ГАИ отвез, совсем рядом, оказывается. Я сказал, что шофер пошел в парк, насчет буксировки договориться. Старшина меня и отпустил, раз не шофер я. Я перешел через дорогу, сел в — троллейбус, поехал на работу. А бригадир видит, что я не в себе, домой отпустил...