Толковый Типикон. Часть I

{с. 6}

История — лучшая учительница, и самое глубокое толкование Типикона это будет его историческое толкование. С самого начала имея в виду дать Типикону главным образом историческое объяснение, автор хотел было представить последнее в виде исключительно мелких замечаний на отдельные пункты и частности Типикона. Но если бы дело свести только к этому, то такое толкование нельзя было бы назвать историческим, поскольку история есть нечто целое и единое. Посему автор счел за лучшее те из исторических объяснений Типикона, которые можно было связать в одно, заключить в одну большую главу, чтобы при рассмотрении и анализе самого Типикона, не повторяя того, что сказано в этой последней, ограничиваясь лишь ссылками, останавливаться только на мелких деталях. Итак, толкование Типикона в самых основах и существенных чертах его уже дается читателю «Вступительной главой» к нему. Это

не предисловие к Толковому Типикону и не введение к нему, это самая основная и существенная часть его. Автор надеется, что она достойна своего почетного заглавия «главы» Типикона, хотя только вступительной. Автор уверен, что кто будет иметь охоту или терпение (то или другое будет зависеть не только от интереса к богослужению, но и от степени общих церковно-исторических познаний читателя), кто будет иметь терпение или охоту прочесть эту «главу», у того спадет завеса пред многими тайнами и загадками Типикона, тот почувствует, что Типикон наполовину и в главном истолкован и от последующего содержания книги будет ждать объяснения таких например частностей, почему на вечерни сугубая и просительная ектении положены после входа и повторяют прошения великой, или почему на 9 часе в Великий пост положены только три поклона. Только ответов на подобные вопросы придется искать в будущем выпуске нашей книги тому, кто прочтет внимательно этот ее выпуск, если только это чтение не подготовит и к самостоятельному разрешению таких недоумений.

Автор не боится, что научный характер книги затруднит понимание ее со стороны кого бы то ни было, интересующегося церковным Типиконом и {с. 7} изучающего его. Иная газетная статья может представить обилием иностранных слов и специальных терминов более препятствий к уразумению, чем простое изложение настоящей книги, старающееся нисколько однако не жертвовать научными целями, как и науки, не ищущей доступа в широкие массы.

{с. 8}

Так как наш богослужебный устав имеет своею задачею приспособление церковных служб к священным воспоминаниям дня, то составление его, — конечно, мысленное на первых порах, а не письменное, — должно было начаться с самого возникновения в христианстве священных памятей. Появление же первых священных памятей относится еще к апостольскому времени, когда несомненно существовало уже богослужебное чествование по крайней мере воскресного дня. Итак, не будет преувеличением сказать, что первые строки нашего церковного устава, излагающие именно чин воскресного богослужения, задуманы самими св. апостолами. Неудивительно, поэтому, что старые русские книжники называли Типикон боговдохновенною книгою. [1]. Он начат составлением в те времена, когда в христианстве была высота духовной жизни, делавшая возможным появление боговдохновенных писаний.

Начавшееся в апостольский век образование нашего богослужения закончилось, можно сказать, только к XVI веку, когда устав его получил вполне нынешний свой вид. И конечно, цену этого устава не может ронять то обстоятельство, что на творение его потребовалось полтора тысячелетия. Скорее наоборот. Благодаря такому длинному периоду развития нашего богослужебного устава, в развитии этом могла принимать участие церковь разных эпох, а каждая из этих эпох имела свою силу и красоту и отразила их на нашем многовековом Типиконе. И не только церковь разных времен создавала нынешний устав, но и церковь разных местностей и стран; следовательно, выработала его церковь, не только Апостольская — но Соборная {с. 9} как по месту, так и по времени. Со страниц устава и веет умилительным духом древней церковной жизни то благочестивого Константинополя, то подвижнического Египта и Фиваиды. Если же принять во внимание множество ветхозаветного материала, привзошедшего в наше богослужение, то в минуты последнего мы духовно переживаем и священную библейскую древность, «ходим единомышлением» в церкви патриархов и пророков.

Будучи соборным творением церкви, богослужебный устав, однако, разрабатывался по преимуществу лишь достойнейшими сынами ее. Непосредственными авторами его были люди, не имевшие другой жизни, кроме молитвы и поста, которым сладость «богослужения» позволяла принимать пищу раз в 5 дней и спать не иначе, как стоя или сидя, доканчивавшие свои всенощные бдения в подожженных запертых снаружи язычниками храмах, люди, мученическая кровь которых смешивалась иногда с евхаристическою Кровью. Страницы составлявшегося ими устава не могли не оказаться политыми слезами умиления и богожертвенною кровью исповедничества, которые не могут не чувствоваться оттуда и не сообщать книге духа особенной святости и чистоты. В этом и тайна глубокого действия на душу православного богослужения, что участвующий в нем воспринимает влияние церкви всех времен в лице лучших ее сил и живет жизнью всей церкви, и это влияние исходит не только от поэзии и музыки богослужения, но и от самой архитектоники его, от этих 40-кратных «Господи помилуй», безмолвных поклонов, вторгающихся долгой паузой в пение и чтение, от антифонного способа пения, и т. п. Типикон и занимается собственно архитектоникой и эстетикой богослужения. В частности из ряда подвижников ныне действующий устав усваивает свое составление св. Савве, точнее — «яже во Иерусалиме святей лавре преподобнаго и богоноснаго отца нашего Саввы». Это обитель неподалеку от Иерусалима

в суровой иудейской пустыне, основанная в V в. св. Саввою Освященным. Какая доля участия принадлежит этому преподобному в выработке нынешнего устава, решить при теперешнем состоянии научных источников еще нельзя. Но во всяком случае родиной нынешнего устава является Палестина и ее постническими подвигами возделанные пустыни. Создатели нашего церковного устава были, следовательно, воспитанием той пустыни, которая воспитала Илию и Иоанна Крестителя и подготовила самого Спасителя к Его общественному служению. Здесь самый воздух был насыщен священными воспоминаниями. Вблизи были величайшие святыни христианского мира — Иерусалим с гробом Господним и храмом Воскресения, где молитва сама собою становилась горячее и где, по свидетельству одной западной путешественницы IV в. (Сильвии Аквитанской), когда читались Евангелия Страстей, «весь народ поднимал такой крик и стон, что не было никого, кто не был бы тронут до слез в этот час» [2].

{с. 10}

Чтобы правильно представлять возникновение христианского богослужения и его чина, нельзя забывать, что апостолы и наиболее значительные члены первенствующей церкви были евреи, и если вера и упование их были уже не ветхозаветные, а новые, то молитва и богослужение их не могли далеко выступать из тогдашних иудейских форм. Богослужение и обряд по существу своему консервативны; здесь святость измеряется древностью… Религиозное одушевление, охватившее апостолов и других учеников Христовых по воскресении Христовом, проявляется в том, что они целые дни проводят в храме («бяху выну в церкви») [3], который Христос пришел упразднить, где, конечно, хвалить и благодарить («хваляще и благодарящее») Бога можно было в еврейских обрядовых формах. Если мы обратим внимание на эти формы, то для нас станет видно, какое влияние оказали они на последующее развитие христианского богослужения.

Хотя сущность еврейского храмового богослужения составляли жертвы, но всегда в него привходил музыкально-певческий элемент настолько, что храмовое богослужение как бы все превращалось в музыку и пение [4], а на последнее смотрели, как на особый вид обетной жертвы подле вещественных жертв [5].

Чин жертвенного псалмопения

Установленное Моисеем только для праздничных и особенно торжественных жертв [6], сопровождение их звуком труб [7] стало принадлежностью ежедневной утренней и вечерней жертвы и развилось в сложный чин бого{с. 11}служебного пения и музыки [8]. У жертвенника стоял хор левитов с музыкальными инструментами и два священника с трубами. Как только жертвенное животное клалось на дрова, хор левитов начинал пение псалма с аккомпанементом музыки, так что жертва горела под звуки этого пения и музыки.

Пение псалма при ежедневной жертве начиналось собственно с излияния вина на жертву, потому что пение возможно только в радости сердца, а вино, говорили раввины, «веселит Бога и людей» [9]. Псалом при пении разделялся на три части довольно продолжительными паузами; на этих паузах замолкали пение и музыка, и раздавался только звук трубы. Заканчивая третью часть псалма, левиты подымали тон [10], и это было знаком для священников трубить. На этих торжественных перерывах псалма народ падал ниц, поклоняясь Господу. Таким образом звук священных труб слышан был три раза в обыкновенные дни при жертвоприношении. (В навечерие субботы трубили до этого еще два раза: первый раз, чтобы оставить работу; 2-ой раз для отделения будня от праздника). По исполнении псалма народ восклицал «Аминь. Аллилуиа» [11].

По сожжении жертвы и окончании псалма служивший священник с лестницы храмового притвора (Ulam) преподавал благословение народу, который при этом падал ниц, особенно если жертву приносил и благословение преподавал первосвященник [12].

Псалмы дневные и праздничные. Песни субботы

Псалом при ежедневном жертвоприношении на каждый день недели положен был особый: в субботу 91, в воскресенье 23, понедельник 47, вторник 81, среду 93, четверг 80, пятницу 92 [13].

{с. 12}

В особо важных случаях пелись особые псалмы и псалом пелся не одними левитами, а в пении его принимал участие весь народ, подхватывая концы стихов. для этой цели некоторые псалмы и составлены так, что каждый стих или отдел оканчивается одним и тем же припевом (например Пс 135, где каждый стих имеет припев «Яко в век милость Его»; для ряда же псалмов 105–106, 112–118, 134–135 таким припевом служило «аллилуиа»). В Библии указано несколько случаев, когда подобные псалмы пелись с участием народа, причем во всех этих случаях, по-видимому, указывается на одни и те же псалмы — 134 и 135 [14]. Псалмы эти и потому подходили у евреев, как и у первых христиан, для богослужения, что они прямо направлены против идолопоклонства [15].