Толмач
Шрифт:
– Пока мы, как народ, едины и одной веры, – продолжил Красный Посох, – пусть длинноносые хоть всю Поднебесную займут, а все одно здесь не удержатся!
Братья, соглашаясь, загудели.
– Избавимся от предателей-христиан, так и народ объединится. Но для этого нам разрешение маньчжуров не нужно. Христиане давно уже напрашиваются, чтобы мы их железным посохом поучили…
Голова Дракона улыбнулся: все шло как надо. Он и сам уже обдумал главные направления движения ихэтуаней – христиан да иноземцев убивать, армии сторониться, а главное, ждать, когда власть маньчжуров
До Харбина Семенов добрался за три дня. Сначала пришлось ждать поезда, затем оказалось, что на путях впереди засели хунгузы, и состав вернулся назад и начал дожидаться казаков Охранной стражи. В общем, хватило впечатлений. А едва он сдал отчет и отоспался, как пришла неожиданная весть: все Приамурье с 9-го числа на военном положении, а теперь генерал-губернатор Приморья Гродеков еще и о призыве 12 тысяч запасных объявил.
Надо сказать, харбинцы отнеслись к новости по-разному.
– Правильно наши делают; один черт, пока Маньчжурия за Китаем, нам этой земли не удержать, – говорили одни. – Чем раньше начнем, тем раньше туземцев усмирим.
– Ничего вы не понимаете, – возражали другие, – тут на десять верст от силы по одному русскому приходится, а китайцев 400 миллионов! Нам бы с ними в мире жить надо.
– Так они же нам войну объявили! И что нам теперь – терпеть?!
– Ну, не шибко они и рвутся с нами воевать… А войну как начали, так и закончат. Бумажная эта война, ненастоящая.
– Стыдитесь, господа, – урезонивал в такие минуты спорщиков Семенов, – наше посольство в Пекине уже вторую неделю оборону держит, китайцы денежную награду за голову каждого иностранца объявили. Так что нет у нас выбора – воевать или не воевать, и не своей волей Гродеков мобилизацию объявляет, на то Его Величество Николай II над нами Богом поставлен.
Как правило, это помогало. Ненадолго. А потом его вызвал сам Гернгросс, и все перевернулось вверх ногами.
– Собирайтесь, поручик. Поедете пароходом в Хабаровск, – прямо сказал начальник всей Охранной стражи. – Дело важное: документы повезете. Пуда четыре.
– Ско-олько?! – охнул Семенов и покраснел. – Извините, господин полковник. Не сдержался.
– Извиняю, – нервно дернул щекой Гернгросс. – Вопросов, я надеюсь, задавать не станете.
– Никак нет! – вытянулся в струнку поручик. Но внутри у него все кипело.
Отработавший в Азиатской части Главного штаба больше двух лет, он как никто другой знал, что это за симптом – отправка документов такими объемами.
«Господи! – подумал он. – Если опасаются даже за Харбин, что же будет с Порт-Артуром?!»
Ответа не было.
Донесения стекались к Цыси со всей страны, но больше всего – из Пекина и столичных предместий.
Первым вступил в дело преданный ей генерал Дун Фусян, сразу же поддержавший ихэтуаней и решительно атаковавший сводный отряд адмирала Сеймура на станции Ланфан. И длинноносые дрогнули.
Тем временем силами все того же Дун Фусяна начался и штурм посольских баррикад, и, по докладам агентов, с самого первого дня накал сражений был таков, что дошло до штыковых атак. Впрочем, иноземцам это не помогло: китайцы знали, на чьей стороне правда, и вышибли русских и американцев из их миссий, а японских, французских, немецких и австрийских солдат заставили дрогнуть и отступить.
И только ихэтуани обманули ожидания императрицы. Нет, они отважно громили Сеймура и вышедших ему на помощь русских; они продолжали бок о бок с армией убивать христиан и сжигать их дома и храмы. Однако с первых же дней Голова Дракона высокомерно заявил, что делить судьбу с маньчжурской династией и оборонять Пекин Триада не намерена.
Это было тем более досадно, что Цыси знала: они могут исполнить свой патриотический долг; она видела силу их духа и даже сама по семьдесят раз в день читала магические заклинания ихэтуаней, а когда заканчивала, главный евнух склонялся и извещал, что этим только что уничтожен еще один заморский дьявол.
Но – Великое Небо! – насколько же эффективнее шла бы ее борьба, если бы так же поступал каждый житель Поднебесной!
Конный отряд казаков-пограничников окружил лодочника Бао прямо возле лодки. Он бросил так и замершую в лодке огромную китайскую семью, кинулся бежать, но его быстро настигли, хлестнули нагайкой промеж лопаток, и он взвыл и покатился по земле. Вскочил и признал, что уже поздно: справа, слева, сзади – повсюду всхрапывали казачьи лошади.
– Ты, наверное, плохо понял, что тебе сказали, Бао, – прогремело сверху, и лодочник поднял глаза.
Над ним возвышался сам начальник заставы.
– Понял, я все понял, Зиновий Феофанович, – стараясь не коверкать трудно произносимое русское имя, начал кланяться Бао.
– Тебе же сказали, – напомнил начальник заставы, – китаез своих не возить!
– Я не вожу, ваше превосходительство, – быстро залопотал Бао и с поклоном протянул две свернутые в несколько раз купюры, – я уже месяц ни один китаеза на левый берег не привез!
– Вообще не возить! – рявкнул начальник заставы так, словно и не видел протянутых лодочником купюр. – Они должны через наши посты сначала пройти! А уж потом – переправляться!
Бао старательно ощерился белозубой улыбкой, но казака это нимало не проняло.
– Еще раз застукаю, пеняй на себя, – строго произнес он и… взял-таки подношение: – Запомни: «холодной» не отделаешься, лично в Амуре утоплю.
Бао болезненно поморщился и попытался достать рукой обожженное нагайкой место меж лопаток, а начальник заставы повернулся к так и стоящей в лодке огромной китайской семье и указующе ткнул нагайкой.