Толпа героев XVIII века
Шрифт:
Я обозреваю стол – и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором:
Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр – белый, раки – красны,
Что смоль, янтарь – икра, и с голубым пером
Там щука пестрая – прекрасны!
В своем доме на Фонтанке в одной из комнат он сделал настоящую восточную беседку с мягкими пуховыми диванами. Как было хорошо всхрапнуть здесь после обеда! Он обожал и свою Званку – имение на берегу Волхова. Какое это наслаждение – выйти утром на балкон. Простор, благодать, душистый ветер с полей, «двор резвыми кишит рабами», в реке плещутся молодицы. До глубокой старости его волновали деревенские девы с их «остренькими глазками беглянок и смуглянок». К женскому полу Державин был всегда слаб. В 1799 году он написал вполне эротическое стихотворение «Русские девушки», а уж «Шуточное пожелание» вошло даже в оперу П.И.Чайковского «Пиковая дама»:
Если б милые девицы
Так могли летать, как птицы,
И
Я желал бы быть сучочком,
Чтобы тысячам девочкам
На моих сидеть ветвях…
К концу XVIII века Державин достиг многого: он был сенатором, министром, он спорил с царями. Но министров, сенаторов было много, а он все же был один – поэт Державин. Как-то само собой получилось, что все признали в нем гения уже при жизни.
Конечно, Державин был прежде всего царедворец, карьерист. В его глазах орден был поважнее оды. Но с годами Гаврила Романович понял, что именно в литературе, поэзии – настоящий ключ к будущему бессмертию. А этого всегда желала его гордая, честолюбивая душа, мечтавшая «блеснуть на вышине». Не случайно он переложил с латыни на русский язык «Памятник» Горация со словами: «И слава возрастет моя, не увядая // Доколь славянов род вселенна будет чтить». Тогда он верил, что его стихи станут вечным памятником ему…Но шли годы, поэт слабел, терял зрение, и постепенно его взору открывалась вечная и печальная истина, которая недоступна была ему молодому. За два дня до смерти, 6 июля 1816 года, он начертал ее формулу на грифельной доске:
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
И если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
Но он ошибся! Имя Державина не забыто Россией. Оно будет жить, пока звучит на свете русская речь, пока думают по-русски и пишут на русском языке стихи.
Запах столетнего меда,
слова и золота вязь…
Оды державинской мода
снова в цене поднялась.
Сколько ценителей тонких,
сколько приподнятых крыл!..
Видишь, как зреет в потомках
имя твое, Гавриил?
Будто под светом вечерним
встало оно из земли…
Вот ведь и книжные черви
справиться с ним не смогли.
Стоит на миг оглянуться,
встретиться взором с тобой —
слышно: поэты клянутся
кровью твоей голубой.
Булат Окуджава
Митрополит Арсений: инквизитор и мученик
Он всегда слыл жестким, непреклонным и суровым инквизитором. В 1738 году Арсений отправил на костер перешедшего в иудаизм капитан-лейтенанта Возницына вместе с его «совратителем» Лейбовым. Это был последний костер в России, на котором сожгли живых людей. Но Арсений был готов жечь еретиков и отступников и дальше.
Со страстью и крестом Александр Мацеевич, поляк по происхождению, сын униатского священника с Волыни, родился в 1697 году блестяще закончил Львовскую, а потом и Киевскую духовную академию, и был пострижен в монахи под именем Арсения. Он был одним из тех церковников – поляков по происхождению, которых призвал Петр I реформировать русскую церковь, подчинить ее светской власти, усилить ее просветительскую функцию. Одни, такие как Феодосий Яновский и Феофан Прокопович, стремились держаться поближе к трону, другие – ехали в Сибирь и самоотверженно вершили миссионерскую работу. Так митрополит Филофей в неимоверно трудных условиях, с огромным риском для жизни проповедовал среди туземных народов, приплывал на лодке к их стойбищам и, как сказано в его отчете, «выходил на берег и по три дня… терпеливо препирался» с шаманами. Однажды его ранили стрелой в руку, в которой митрополит держал над головой крест.
Таким же был и молодой монах Арсений. Он тоже отправился в Сибирь, где обращал язычников в православие, беспощадно – как истинный крестоносец – расправлялся с шаманами, разоряя святилища язычников. Потом он участвовал в экспедициях Беринга, терпел вместе с моряками трудности плавания по морям и тяжко болел цингой.
Уже в те годы он прослыл яростным, фанатичным миссионером и полемистом, стал признанным авторитетом в борьбе с раскольниками-старообрядцами, в которых церковь видела даже больших врагов, чем язычники или иноверцы. Ошибаются те, кто считает, что в России не было инквизиции. Она была, хотя так и не называлась. Арсений как раз и стал известен как твердокаменный инквизитор, жестокий и беспощадный. Ему мало было засадить старообрядца в темницу, подвергать его пыткам. Ему нужно было разбить в личной полемике доводы раскольника, одержать над ним нравственную победу. Как-то раз Арсений ради этого даже поехал на Соловки, где в каменном мешке сидел особо «заледенелый» расколоучитель игумен Иоасаф. Из материалов политического сыска мы знаем, как происходили такие религиозные диспуты в
Нетрудно предположить, что он не был ни человеколюбивым, ни кротким. Гордый, убежденный в своей вере и превосходстве над другими, он был самонадеян и груб и ни перед кем не склонял головы. Где бы он ни служил, нигде он не уживался с местными властями. И все это сходило ему с рук, даже когда он, назначенный в 1742 году митрополитом Ростовским, отказался присягать императрице Елизавете как высшему судье Синода. И опять непокорность сошла ему с рук – Елизавета разрешила этих слов не произносить. На ростовской кафедре Арсений оставался таким же суровым и жестоким, как в Сибири. Он строго следил за соблюдением «благочиния и чистоты» в среде духовенства, беспощадно расправлялся с раскольниками, даже сносил часовни, которые использовали с виду примерные прихожане, а на самом деле – скрытые старообрядцы. Они его боялись – всю свою жизнь митрополит оставался аскетичным и неподкупным, а это была тогда большая редкость среди церковников.
Если многие из иерархов – коллег Арсения по Синоду – поддерживали его по принципиальным вопросам, то в целом жил он с ними немирно – каждый приезд его в Петербург был отмечен ссорами и несогласиями. В Синоде усматривали в поступках митрополита не праведность, а безмерную гордыню – уж очень дерзко он себя вел, неподобающим образом оспаривал решения светских властей. Особенно острое столкновение с властью вышло у Арсения из-за того, что государство использовало монастыри для заключения в них преступников и превращало монастыри в дома престарелых отставных солдат. Арсений писал Синоду, что «монастыри устроены и снабдены награждением для богоугодного пребывания честных, беспорочных и неподозрительных лиц, вечного спасения желающих… места святые и освященные на всегдашнюю службу Богу, а не для содержания сумасбродов, воров и смертных убийц-колодников». За употребление таких поносительных выражений Синод объявил Арсению выговор, хотя все там понимали, как он прав: ведь власть совсем не считалась со статусом монастырей, даже не ставила в известность Синод и настоятелей, кого и за что привозят из Тайной канцелярии в монастыри для вечного заточения. Так, императрица Елизавета собиралась поселить на Соловках, где устав запрещал находиться не только женщинам, но и безбородым мужчинам, а также скотине женского пола, свергнутую правительницу Анну Леопольдовну с ее фрейлинами и их женской прислугой. И поселила бы, если бы не ранний ледостав на Белом море.
Другие времена для Арсения наступили с приходом к власти императрицы Екатерины II в 1762 году. Воспитанная на Вольтере и просветительской литературе, она мало верила в Бога и видела в церковниках ретроградов и реакционеров. Конечно, как православная государыня, она исполняла все необходимые ритуалы, но в церкви старалась сесть где-нибудь на балконе и там часами раскладывала пасьянс. Поэтому неудивительно, что она могла только приветствовать идеи секуляризации церковных владений, которую власти и начали осуществлять в 1763 году.
Арсений, не менявший своих взглядов, не мог молчать в такой обстановке. Он, как и раньше, твердо стоял за самостоятельность церкви и неприкосновенность ее владений. Видя, как приехавшие гвардейские офицеры описывают имущество его епархии, он послал в Синод протест, где писал, что даже татарские ханы почитали имущество церкви, а теперь власть действует хуже «иностранных неприятелей». В итоге с началом секуляризации Арсений оказался единственным из всех церковных иерархов, кто открыто выступил против реформы. Екатерина II крайне болезненно восприняла протесты Арсения, сочтя их вызовом лично ей, самодержице. В 1763 году Арсений был арестован и ему был устроен допрос в присутствии императрицы. И это окончательно решило его судьбу. Он, как всегда, вел себя дерзко, вызывающе, и в какой-то момент императрица в гневе вскочила, зажала уши, а Арсению «закляпили рот» и поволокли в тюрьму. Синод единогласно лишил Арсения сана и сослал его в дальний монастырь как простого чернеца. В архангельском Николо-Корельском монастыре Арсения поместили в каземат. Он вызывал уважение своим аскетическим, праведным образом жизни даже у солдат охраны, которые видели, как старец сам носил воду и колол дрова. И тут он был верен себе: сурово укорял монахов в беспробудном пьянстве. Они написали донос, и в 1768 году Арсения расстригли и тайно, «в мужичьем платье», отвезли в Ревельскую крепость. Там поначалу он пользовался некоторой свободой – его водили в церковь, разрешали прогулки. Но потом условия заточения резко ужесточили. В присланной инструкции говорилось об Арсении как о «некотором мужике Андрее Бродягине». Потом Екатерина «переименовала» Бродягина во «Враля».