Толя, Коля, Оля и Володя здесь были
Шрифт:
Дядя Коля в таких случаях бледнеет.
— Я сейчас пойду в буфет, — говорит он. — Пойду в буфет и напьюсь, как сапожник. Или лучше дайте мне бинокль — я ударю его по голове. Это становится невыносимым. Таких людей надо заковывать в кандалы, увозить на необитаемый остров и оставлять там на растерзание диким зверям.
Все же дядя Коля избирает первый вариант — уходит в буфет, который ему, в общем-то, не очень нравится. Дело в том, что буфет, а на самом деле бар — с красивой полукруглой стойкой, мягкими диванчиками и музыкальной машиной из Гонконга — превращен на
Папе легче. Он ничего вокруг не замечает, потому что увлечен новым делом — фотографирует дельфинов. Дельфины почти не оставляют нас. Не успевает исчезнуть одна стая, как появляется новая — и опять начинается игра в догоняшки. Дельфины то отстают немножко то, взяв разгон, несутся рядом с теплоходом, красиво и враз выпрыгивая из воды, то легко обгоняют «Туркмению». Возбужденный папа бегает с одного борта на другой — ему очень хочется сфотографировать дельфина в тот момент, когда он выскакивает из воды, и все никак не удается.
Один раз папина беготня почему-то не понравилась здоровому дядьке, вышедшему на палубу с пивной бутылкой в руке. Дядька мрачно понаблюдал за папой, скрипнул зубами и сказал:
— Снайпер… елкин корень!.. А хочешь, я ему, поганцу, в нос бутылкой засандалю?
С моим папой постоянно приключается что-нибудь подобное. Он, как магнит, притягивает к себе всяких грубиянов, знатоков, советчиков и уличных философов. Хотя сам — человек воспитанный и никогда никого не задевает. Я думаю, что папа именно из-за этого свойства посвятил жизнь физике, чтобы иметь дело с атомами, а не с людьми.
Стоит папе, например, раз в полгода самому отправиться в магазин, как к нему тут же привязывается какой-нибудь небритый гражданин.
— Кореш, — говорит он, — не бери эту кислятину (речь идет о сухом вине «Фетяска», прописанном папе докторами). — Возьми вон лучше «тринадцатый» портвейн. А то, я вижу, ты насчет выпивки не волокешь.
И поскольку папа, имея собственное мнение, не следует совету гражданина, тот начинает нервничать и обижаться:
— А ну, поставь обратно! — требует он. — Ставь, кому говорю!.. Девушка, забери этот квас — дай человеку бутылку портвейна. — И насильно запихивает папе в авоську ненужное ему вино.
В воскресенье на рыбалке, хотя папа забивается обычно в самое безлюдное место, из кустов вдруг вылезает специально, видать, затаившийся там знаток.
— На что ловишь? — тяжело дыша, спрашивает он. — На червя? Отцепляй к лешему, на вот тебе опарыша… Куда кидаешь, голова?! Бросай на быстринку. Грузило отвяжи, пень! Сейчас верховая рыба берет.
Однажды, рассказывал папа, ему довелось быть в малознакомой компании. Папа вел себя очень тихо: тостов не провозглашал, не просил соседей передать ему ветчину и заливное, вообще старался как можно меньше привлекать к себе внимания. Кончилось все тем, что к нему подошел один из гостей и спросил:
— Ты баптист?
Как папа ни отпирался, гость не поверил ему. Целый вечер он уговаривал папу порвать с
От дядьки с бутылкой папа отделался легко: заметил тому, что бутылка еще полная и, пожалуй, не стоит с ней расставаться. Так что дядька только погрозил дельфинам.
— Я тя в гробу видал! — крикнул он. — Умней человека стали! Нет, ты докажи! — и ушел назад в каюту.
Одно из предсказаний Паганеля все-таки сбылось — мы пришли в Южно-Курильск в шестнадцать часов. Пришли и встали на рейде. Было еще светло, и Паганель, разведавший все заранее, издалека показал нам и гостиницу, видневшуюся на горке, и причал, и дорогу на горячий пляж.
Посрамленный дядя Коля подошел извиниться.
— Теперь вижу, — сказал он, — что-то такое, действительно, есть в этой вашей науке. Может, и не надо тебя пока на необитаемый остров. Может, стоит повременить… Как ты там планировал — чего мы сегодня еще успеем? Повтори, будь добр.
Дядя Коля решил, что такой случай, вообще, надо достойно отметить, и пригласил меня в буфет.
— Двести грамм «Мишки на Севере» — даме, — попросил он. — Ну, а мне — рюмочку. Все же теплоход, старуха, в здешних местах — это уголок цивилизации. Когда-то мы еще с нею встретимся.
Не успели мы взобраться на высокие стулья, как прибежал папа.
— Нечего рассиживаться! — заторопил он нас. — Быстро хватайте рюкзаки! Детеныш, бегом! Что ты как сонная курица! Плашкоут уже подходит.
Плашкоут подошел, на нем привезли новых пассажиров — и на теплоходе сразу стало вдвое теснее. Мы подхватили рюкзаки, направились было к трапу, но тут увидели, что на освободившийся плашкоут выгружают бочки, ящики и мешки с почтой.
— Видимо, скоропортящиеся грузы, — предположил Паганель, останавливаясь. — Их, конечно, в первую очередь.
Раньше других обо всем догадался дядя Коля.
— Старуха, назад! — зашептал он. — Бросай рюкзак! Бросай к свиньям — никто его здесь не тронет.
— Ах я кретин! — ругал себя дядя Коля в буфете, быстро заполнявшемся вновь прибывшими пассажирами. — Девушка! Сто граммов коньяку и полкило конфет — даме… Ах, балбес седой! Это огурцы-то соленые скоропортящийся груз!..
Через некоторое время в буфет зашел Паганель, остановился за нашими спинами и грустно спросил:
— Едите?.. «Мишку на Севере»?
Едим, ну и что? — с вызовом ответил дядя Коля.
— И выпиваете, — Паганель вздохнул. — Апше, я бы тоже выпил капельку.
— Глянь-ка, старуха, что это там за сирота? — не оборачиваясь, спросил дядя Коля.
Я оглянулась и сказала: по всей вероятности, это дядя Толя-Паганель. Вроде он.
— Ба! — обрадовался дядя Коля. — Пан доктор! Какая встреча! А почему вы не на горячем пляже? Ведь вы там должны быть.
В девять часов вечера на плашкоут пустили пассажиров. Двое матросов, напружинив могучие татуированные груди, удерживали толпу. Третий пересчитывал вступающих на трап. Отсчитав сколько положено, он растопырил руки и сказал: