Том 1. Ганц Кюхельгартен. Вечера на хуторе близ Диканьки

Гоголь Николай Васильевич

Картина IV

В стране, где сверкают живые ключи;Где, чудно сияя, блистают лучи;Дыхание амры и розы ночнойРоскошно объемлет эфир голубой;И в воздухе тучи курений висят;Плоды мангустана златые горят;Лугов Кандагарских сверкает ковер;И смело накинут небесный шатер;Роскошно валится дождь яркий цветов,То блещут, трепещут рои мотыльков; —Я вижу там Пери: в забвеньи онаНе видит, не внемлет, мечтаний полна.Как солнца два, очи небесно горят;Как Гемасагара, так кудри блестят;Дыхание — лилий серебряных чад,Когда засыпает истомленный садИ ветер их вздохи развеет порой;А голос, как звуки сиринды ночной,Или трепетанье серебряных крыл,Когда ими звукнет, резвясь, Исразил,Иль плески Хиндары таинственных струй;А что же улыбка? А что ж поцелуй?Но вижу, как воздух, она уж летит,В края поднебесны, к родимым спешит.Постой, оглянися! Не внемлет она.И в радуге тонет, и вот не видна.Но воспоминанье мир долго хранит,И благоуханьем весь воздух обвит. Живого юности стремленьяТак испестрялися мечты.Порой небесного черты,Души прекрасной впечатленья,На нем лежали; но чегоВ волненьях сердца своегоИскал он думою неясной,Чего желал, чего хотел,К чему так пламенно летелДушой и жадною, и страстной,Как будто мир желал обнять, —Того и сам не мог понять.Ему казалось душно, пыльноВ сей позаброшенной стране;И сердце билось сильно, сильноПо дальней, дальней стороне.Тогда когда б вы повидали,Как воздымалась буйно грудь,Как

взоры гордо трепетали,Как сердце жаждало прильнутьК своей мечте, мечте неясной;Какой в нем пыл кипел прекрасной;Какая жаркая слезаЖивые полнила глаза.

Картина VI

От Висмара в двух милях та деревня,Где ограничился лиц наших мир.Не знаю, как теперь, но ЛюненсдорфомОна тогда, веселая, звалась.Уж издали белеет скромный домикВильгельма Бауха, мызника. — Давно,Женившися на дочери пастора,Его состроил он! Веселый домик!Он выкрашен зеленой краской, крытКрасивою и звонкой черепицей;Вокруг каштаны старые стоят,Нависши ветвями, как будто в окнаХотят продраться; из-за них мелькаетРешетка из прекрасных лоз, красивоИ хитро сделана самим Вильгельмом;По ней висит и змейкой вьется хмель;С окна протянут шест, на нем бельеБлистает белое пред солнцем. ВотВ пролом на чердаке толпится стаяМохнатых голубей; протяжно клохчутИндейки; хлопая встречает деньКрикун петух и по двору вот важно,Меж пестрых кур, он кучи разгребаетЗернистые; гуляют тут же двеРучные козы и резвяся щиплютДушистую траву. Давно курилсяУж дым из белых труб, курчаво онВился и облака приумножал.С той стороны, где с стен валилась краскаИ серые торчали кирпичи,Где древние каштаны стлали тень,Которую перебегало солнце,Когда вершину их ветр резво колыхал, —Под тенью тех деревьев вечно милыхСтоял с утра дубовый стол, весь чистойПокрытый скатертью и весь уставленДушистой яствой: желтый вкусный сыр,Редис и масло в фарфоровой утке,И пиво, и вино, и сладкой бишеф,И сахар, и коричневые вафли;В корзине спелые, блестящие плоды:Прозрачный грозд, душистая малина,И как янтарь желтеющие груши,И сливы синие, и яркий персик,В затейливом виднелось всё порядке.Сегодня праздновал живой ВильгельмРожденье дорогой своей супруги,С пастором и драгими дочерьми:Луизой старшей и меньшою Фанни.Но Фанни нет, она давно пошлаЗвать Ганца и не возвращалась. Верно,Он где-нибудь опять в раздумьи бродит.А милая Луиза всё глядитВнимательно на темное окноСоседа Ганца. Два шага всего ведьК нему; но не пошла моя Луиза:Чтоб не заметил он в ее лицеТоски докучливой, чтоб не прочелВ ее глазах он едкого упрека.Вот говорит Вильгельм, отец, Луизе:„Смотри, ты Ганца пожури порядком:Зачем он к нам так долго не идет?Ведь ты его сама избаловала“.И вот дитя-Луиза так в ответ:„Боюсь журить прекрасного я Ганца:И без того он болен, бледен, худ…“ —— „Что за болезнь“, сказала мать,Живая Берта: „не болезнь, тоскаНезванная к нему сама пристала;Вот женится, и отпадет тоска.Так молодой побег, совсем приглохший,Опрыснутый дождем, в миг зацветет;И что ж жена, как не веселье мужа?“„Речь умная“, седой пастор примолвил:„Всё, верь, пройдет, когда захочет бог,И будь во всем его святая воля“. —Уже два раза он из трубки выбивалЗолу, и в спор вступал с Вильгельмом,Разговорясь про новости газет,Про злой неурожай, про греков и про турок,Про Мисолунги, про дела войны,Про славного вождя Колокотрони,Про Канинга, про парламент,Про бедствия и мятежи в Мадрите.Как вдруг Луиза вскрикнула и мигом,Увидя Ганца, бросилась к нему.Воздушный стан ее обнявши стройный,С волненьем юноша ее поцеловал.Оборотясь к нему, вот молвит пастор:„Эх, стыдно, Ганц, забыть своего друга!Да что, коли уже забыл Луизу,Об нас ли, стариках, и думать?“ — „ПолноТебе всё Ганца, папенька, журить“,Сказала Берта: „лучше сядем мыТеперь за стол, не то простынет всё:И каша с рисом и вином душистым,И сахарный горох, каплун горячий,Зажаренный с изюмом в масле“. ВотЗа стол они садятся мирно;И скоро вмиг вино всё оживилоИ, светлое, смех в душу пролило.Старик скрыпач и Фриц на звонкой флейтеСогласно грянули хозяйке в честь.Все понеслись и закружились в вальсе.Развеселясь, румяный наш ВильгельмПустился сам с своей женой, как с павой;Как вихорь, несся Ганц с своей ЛуизойВ бурливом вальсе; и пред ними мирВертелся весь в чудесном, шумном строе.А милая Луиза ни дохнуть,Ни посмотреть вокруг не может, всяВ движеньи потерялась. ИмиНе налюбуясь, говорит пастор:„Любезная, прекрасная чета!Мила моя веселая Луиза,Прекрасен и умен, и скромен Ганц; —Сотворены они уж друг для другаИ счастливо свою жизнь проведут.Благодарю тебя, о боже милосердый!Что ниспослал на старость благодать,Мои продлил дряхлеющие силы —Чтобы узреть таких прекрасных внучат,Чтобы сказать, прощаясь с ветхим телом:Прекрасное я видел на земли“.

Картина VII

С прохладою спокойный тихий вечерСпускается; прощальные лучиЦелуют где-где сумрачное море;И искрами живыми, золотымиДеревья тронуты; и вдалекеВиднеют, сквозь туман морской, утесы,Все разноцветные. Спокойно всё.Пастушьих лишь рожков унывный голосНесется вдаль с веселых берегов,Да тихий шум в воде всплеснувшей рыбыЧуть пробежит и вздернет море рябью,Да ласточка, крылом черпнувши моря,Круги по воздуху скользя дает.Вот заблестел вдали, как точка, катер;А кто же в нем, в том катере, сидит?Сидит пастор, наш старец седовласыйИ с дорогой супругою Вильгельм;А резвая всегда шалунья Фанни,С удой в руках и свесившись с перил,Смеясь, рученкою болтала волны;Возле кормы с Луизой милой Ганц.И долго все в молчаньи любовались:Как за кормой широкая ходилаВолна и в брызгах огнецветных, вдругВеслом разорванная, трепетала;Как разъяснялась розовая дальностьИ южный ветр дыханье навевал.И вот пастор, исполнен умиленья,Проговорил: „Как мил сей божий вечер!Прекрасен, тих он, как благая жизньБезгрешного; она ведь также мирноКончает путь, и слезы умиленьяСвященный прах, прекрасные, кропят.Пора и мне уж; срок назначен,И скоро, скоро я не буду ваш,Но эдак ли прекрасно опочию?..“Все прослезились. Ганц, который песнюНаигрывал на сладостном гобое,Задумался и выронил гобой;И снова сон какой-то осенилЕго чело; далеко мчались мысли,И чудное на душу натекло.И вот ему так говорит Луиза:„Скажи мне, Ганц, когда еще ты любишьМеня, когда я пробудить могуХоть жалость, хоть живое состраданьеВ душе твоей, не мучь меня, скажи, —Зачем один с какой-то книгойТы ночь сидишь? (мне видно всё,И окнами ведь друг мы против друга).Зачем дичишься всех? зачем грустишь?О, как меня твой грустный вид тревожит!О, как меня печаль твоя печалит!“И, тронутый, смутился Ганц;Ее к груди с тоскою прижимает,И брызнула невольная слеза.„Не спрашивай меня, моя Луиза,И беспокойством сим тоски не множь.Когда ж кажусь погружен в мысли —Верь, занят и тогда тобой одною,И думаю я, как бы отвратитьВсе от тебя печальные сомненья,Как радостью твое наполнить сердце,Как бы души твоей хранить покой,Оберегать твой детский сон невинный:Чтобы недоброе не приближалось,Чтобы и тень тоски не прикасалась,Чтоб счастие твое всегда цвело“.Спустясь к нему головкою на грудь,В избытке чувств, в признательности сердцаНи слова вымолвить она не может. —По берегу неслася лодка плавноИ вдруг причалила. Все вышлиВмиг из нее. „Ну! берегитесь, дети“, —Сказал Вильгельм: „здесь сыро и роса,Чтоб не нажить несносного вам кашля“. —Дорогой Ганц наш мыслит: „что же будет,Когда услышит то, чего и знать быНе должно ей?“ И на нее глядитИ чувствует он в сердце укоризну:Как будто бы недоброе что сделал,Как будто бы пред богом лицемерил.

Картина VIII

На башне бьет час полуночный.Так, это час, час дум урочный,Как Ганц один всегда сидит!Свет лампы перед ним дрожитИ бледно сумрак освещает,Как бы сомненья разливает.Всё спит. Ничей блудящий взорНа

поле никого не встретит;И, как далекий разговор,Волна шумит, а месяц светит.Всё тихо, дышит ночь одна.Теперь его глубоких думНе потревожит дневный шум:Над ним такая ж тишина.А что ж она? — Встает она,Садится прямо у окна:„Он не посмотрит, не приметит,А насмотрюсь я на него;Не спит для счастья моего!..Благослови, господь, его!“/nВолна шумит, а месяц светит.И вот над нею вьется сонИ голову невольно клонит.Но Ганц всё так же в мыслях тонет,В глубь их далеко погружен.

1.

Всё решено. Теперь ужелиМне здесь душою погибать?И не узнать иной мне цели?И цели лучшей не сыскать?Себя обречь бесславью в жертву?При жизни быть для мира мертву?

2.

Душой ли, славу полюбившей,Ничтожность в мире полюбить?Душой ли, к счастью не остывшей,Волненья мира не испить?И в нем прекрасного не встретить?Существованья не отметить?

3.

Зачем влечете так к себе вы,Земли роскошные края?И день и ночь, как птиц напевы,Призывный голос слышу я;И день и ночь мечтами скован,Я вами, вами очарован.

4.

Я ваш! я ваш! из сей пустыниВниду я в райские места;Как пилигрим бредет к святыне, Корабль пойдет, забрызжут волны;Им чувства вслед, веселья полны.

5.

И он спадет, покров неясный,Под коим знала вас мечта,И мир прекрасный, мир прекрасныйОтворит дивные врата,Приветить юношу готовыйИ в наслажденьях вечно новый.

6.

Творцы чудесных впечатлений!Резец ваш, кисть увижу я,И ваших пламенных творенийДуша исполнится моя.Шуми ж, мой океан широкий!Неси корабль мой одинокий!

7.

А ты прости, мой угол тесный,И лес, и поле! луг, прости!Кропи вас чаще дождь небесный!И дай бог долее цвести!По вас душа как будто страждет,В последний раз обнять вас жаждет.

8.

Прости, мой ангел безмятежный!Чела слезами не кропи!Не предавайсь тоске мятежнойИ Ганца бедного прости!Не плачь, не плачь, я скоро буду,Я возвращусь — тебя ль забуду?..

Картина IX

Кто это позднею поройСтупает тихо, осторожно?Видна котомка за спиной,Посох за поясом дорожний.Направо домик перед ним,Налево дальняя дорога,Итти путем он хочет симИ просит твердости у бога.Но мукой тайною томим,Назад он ноги обращаетИ в домик тот он поспешает./nОдно окно открыто в нем;Облокотясь, пред тем окномКраса-девица почивает,И, вея ветр над ней крылом,Ей сны чудесные внушает;И, ими, милая, полна,Вот улыбается она.С душеволненьем к ней подходит…Стеснилась грудь; дрожит слеза…И на прекрасную наводитСвои блестящие глаза.Он наклонился к ней, пылает,Ее целует и стенает./nИ, вздрогнув, быстро он бежитОпять дорогою далекой;Но мрачен неспокойный вид,Но грустно в сей душе глубокой.Вот оглянулся он назад:Но уж туман окрестность кроет,И пуще юноши грудь ноет,Прощальный посылая взгляд.Ветр, пробудившися, суровойКачнул зеленою дубровой.Исчезло всё в дали пустой.Сквозь сон лишь смутною порой —Готлиб привратник будто слышал,Что из калитки кто-то вышел,Да верный пес, как бы в укор,Пролаял звучно на весь двор.

Картина X

Не всходит долго светлый вождь.Ненастно утро; на поляныВалятся серые туманы;Звенит по кровлям частый дождь.С зарей красавица проснулась;Сама дивится, что онаПроспала ночь всю у окна.Поправив кудри, улыбнулась,Но, против воли, взор живой,Блеснул досадною слезой.„Что Ганц так долго не приходит?Он обещал мне быть чуть свет.Какой же день! тоску наводит;Туман густой по полю ходит,И ветр свистит; а Ганца нет“./nПолна живого нетерпенья,Глядит на милое окно:Не отворяется оно.Ганц, верно, спит, и сновиденьяЕму творят любой предмет;Но день давно уж. Рвут долиныРучьи дождя; дубов вершиныШумят; а Ганца нет, как нет.Уж скоро полдень. НеприметноТуман уходит; лес молчит;Гром в размышлении гремитВдали… Дугою семицветнойГорит на небе райский свет;Унизан искрами дуб древний;И песни звонкие с деревниЗвучат; а Ганца нет, как нет./nЧто б это значило?.. находитЗлодейка грусть; слух утомленСчитать часы… Вот кто-то входитИ в дверь… Он! он!.. ах, нет, не он!В халате розовом покойном,В цветном переднике с каймой,Приходит Берта: „Ангел мой!Скажи, что сделалось с тобой?Ты ночь всю спала беспокойно;Ты вся томна, ты вся бледна.Не дождь ли помешал шумливый?Или ревущая волна?Или петух, буян крикливый,Всю ночь не ведающий сна?Иль потревожил дух нечистойВо сне покой девицы чистой,Навеял черную печаль?Скажи, тебя всем сердцем жаль!“ —/n„Нет, не мешал мне дождь шумливый,И не ревущая волна,И не петух, буян крикливый,Всю ночь не ведающий сна;Не эти сны, не те печалиМне грудь младую взволновали,Не ими дух мой возмущен,Иной мне снился дивный сон.„Мне снилось: в темной я пустыне,Вокруг меня туман и глушь.И на болотистой равнинеНет места, где была бы сушь.Тяжелый запах: топко, вязко;Что шаг, то бездна подо мной:Боюся я ступить ногой;И вдруг мне сделалось так тяжко,Так тяжко, что нельзя сказать…Где ни возьмись Ганц дикий, странный,— Бежала кровь, струясь из раны —Вдруг начал надо мной рыдать;Но, вместо слез, лились потокиКакой-то мутныя воды…Проснулась я: на грудь, на щеки,На кудри русой головы,Бежал ручьями дождь досадной;И было сердцу не отрадно.Меня предчувствие берет…И я кудрей не выжимала;И я всё утро тосковала;Где он? и что с ним? что нейдет?“/nСтоит, качает головою,Разумная, пред нею мать:„Ну, дочка! мне с твоей бедою,Не знаю, как уж совладать.Пойдем к нему, узнаем сами,Да будь святая сила с нами!“/nВот входят в комнату оне;Но в ней всё пусто. В сторонеЛежит, в густой пыли, том давний,Платон и Шиллер своенравный,Петрарка, Тик, АристофанДа позабытый Винкельман;Куски изодранной бумаги;На полке — свежие цветы;Перо, которым, полн отваги,Передавал свои мечты.Но на столе мелькнуло что-то.Записка!.. с трепетом взялаЛуиза в руки. От кого-то?К кому?.. И что ж она прочла?..Язык лепечет странно пени…И вдруг упала на колени;Ее кручина давит, жжет,Гробовый холод в ней течет.

Картина XI

Ты посмотри, тиран жестокий,На грусть убитыя души!Как вянет цвет сей одинокий,Забытый в пасмурной глуши!Вглядись, вглядись в свое творенье:Ее ты счастия лишилИ жизни радость претворилВ тоску ей, в адское мученье,В гнездо разоренных могил.О, как она тебя любила!С каким восторгом чувств живымПростые речи говорила!И как внимал речам ты сим!Как пламенен и как невиненБыл этот блеск ее очей!Как часто ей, в тоске своей,Тот день казался скучен, длинен,Когда, раздумью предана,Тебя не видела она.И ты ль, и ты ль ее оставил?Ты ль отвернулся от всего?В страну чужую путь направил,И для кого? и для чего?Но посмотри, тиран жестокий:Она всё также, под окном,Сидит и ждет в тоске глубокой,Не промелькнет ли милый в нем.Уж гаснет день; сияет вечер;На всё наброшен дивный блеск;Прохладный вьется в небе ветер;Волны чуть слышен дальний плеск.Уже ночь тени настилает;Но запад всё еще сияет.Свирель чуть льется; а онаСидит недвижно у окна.