Том 1. Камни под водой
Шрифт:
Кок протирал сальный стол тряпкой, поливая под нее теплый чай из огромного судового чайника.
— Александр лет в восемь научился в шахматы играть, — сказал Григорий Арсеньевич. — Способный был парень.
— Меня он обыгрывал, — соврал Вольнов. Он всегда выигрывал у Сашки.
— Второй помощник с «Вытегры», когда мы в Австрии в Сыехаузе сидели в лагерях, сделал из глины фигуры. Тогда и я научился. Мы все-таки лучше других жили, лучше пленных: под защитой права международного, — сказал Григорий
— Как будто пленные не под защитой права… Пленные тоже по закону под защитой быть должны, — буркнул кок.
За бортом гулко лопнула льдина, и сейнер покачнулся. Вольнов потянулся к сапогам.
— Не надо. Не вставай, — сказал механик. — Помощник хоть и молодой, но дело знает.
— Вы правы, — согласился Вольнов. — Ложитесь вздремнуть. Я разбужу, если что. Наша очередь двигаться после первого отряда. Раньше середины ночи не тронемся.
Механик долго думал о том, спать ему или нет. Потом сказал:
— Нет, не буду. Не засну все равно. А засну, сразу начнет всякая чепуха сниться… Все снится мне, Глеб, как я на обрыв крутой лезу, а у меня из-под рук камни выворачиваются и я этак, навзничь (он показал как), валюсь вниз… Это у меня во сне, наверное, голова кружится…
Старик впервые за весь рейс жаловался. Он устал. Очень устал.
— Головокружение от успехов, — весело сказал кок, поднимаясь по трапу с грязной посудой в руках. Кок с кем-то столкнулся уже возле самого люка и сказал: «Извините». И это было странно, потому что кок редко перед кем-нибудь извинялся.
И Вольнов, и Григорий Арсеньевич подняли головы. На трапе показались чьи-то ноги в валенках с галошами. Ноги неторопливо опускались со ступеньки на ступеньку. За валенками показались ватные штаны и кожанка с молнией. Это был Левин.
— Хлеб и соль, — хмуро сказал Левин и крикнул наверх в люк: — Рыжий! Лезь сюда! Ну?!
Рыжий Айк, поскуливая и елозя задом, стал спускаться за хозяином по крутому трапу головой вниз.
— Всегда вам рады, Яков Борисович, — оживился механик. — Присаживайтесь… Давненько в гости не приходили. И этот рыжий пришел… Ах ты мой сукин сын.
Вольнов молчал и шевелил пальцами босых ног.
Левин присел перед камельком на корточки, просунул папиросу в щель дверцы, а Айк заметался по кубрику, обнюхивая спящих матросов. Левин прикурил, поднялся и перекинул свое длинное тело на ближайшую к камельку койку. Это была койка Вольнова, и Левин не мог не знать этого. Он лег на спину, вытянул ноги в валенках прямо на одеяло, спросил:
— Ну как, босяки-папанинцы?
Вольнов все молчал. Он не мог понять причину прихода Якова. Они давно уже не ходили друг к другу. Очень славно, что Яшка сейчас лежит и курит здесь. Но все это почему-то странно.
Спустился кок, принес банку сгущенного молока,
Кок сел за стол и стал открывать банку, обжигая пальцы, дуя на них и ругаясь.
— Что наверху? — спросил Вольнов кока.
— Туман опять. Прожектора включили на ледоколах.
Он открыл банку, облизнул с крышки молочный потек, полюбовался на свою работу и ушел за свежим чаем.
— Чего ты на собрании такую прыть развил? — спросил Левин.
— Я тороплюсь скорее вернуться.
— Куда?
— Назад.
— Куда назад?
— В Архангельск. Чай будешь пить?
— Дед, а дед, — сказал Левин механику. — Ты знаешь, что твой капитан женские сердца поедом ест?
— Женщины есть женщины, — после паузы сказал механик. — У них сердце — что колодец в пустыне: никто не знает, что там — живая вода или дохлый верблюд.
Левин захохотал, дрыгая от восторга длинными ногами:
— Как, как это? Никогда не знаешь: дохлый ли там осел или живая вода? Это пословица?
— Убери ноги с одеяла, — сказал Вольнов.
Левин и ухом не повел. Он продолжал смеяться.
— Это, полярные капитаны, арабская мудрость, — торжественно объяснил Григорий Арсеньевич. Он тоже смеялся.
— А я, пожалуй, не прочь зимовать, — сказал Левин. — Так будет мне спокойнее. Не хочется домой возвращаться. Когда я дома живу, Григорий Арсеньевич, то непрерывно хочу идти в гастроном или… в инкассаторский пункт. Я беру авоську и ухожу. Пожалуйста: я куплю и молоко, и толокно, пожалуйста, — только бы не быть дома. Моряк с авоськой на шее…
Никто не ответил ему. Все слушали шорох и скрип льда за бортом. С палубы через люк доносился голос старпома: «Если тебя на корме поставили, там и стой… И куда лопату дел… Давай снег сгребай…»
— Все в жизни делают глупости, — сказал наконец стармех. — Особенно в молодости. Это в порядке вещей. А у меня что-то все не то с сердечком, капитан.
— Ложись пока, а я с флагмедиком свяжусь по рации. Может, он посоветует чего, — сказал Вольнов.
— Нет. Не надо. Они меня сразу в лазарет на ледокол отправят. Вот и весь перегон будет.
— Авоська — от слова «авось», — сказал Левин. — Авось что подвернется по дороге, да? А медиков я тоже не люблю.
Механик завернулся с головой в тулуп и лег спать.
С палубы вахтенные сгребали снег деревянными лопатами. Был слышен каждый скребок. Как в городе ранним утром через замерзшее стекло окна, когда после ночного снега дворники убирают мостовые.
— Пей чай, Яков, — сказал Вольнов, наливая кружки.
Левин взял кружку, поставил ее себе на грудь, сказал: