Том 1. Кондуит и Швамбрания. Вратарь Республики
Шрифт:
– Ты чего это на нашу улицу ходишь? – спросил его Тошка.
– А твое какое дело? – отвечал рослый Бугров, упираясь плечом в плечо Тошки. – Твоя улица?
– Узнаешь чья, когда получишь.
– Чего?
– «Чего, чего»! Села баба на чело да поехала в село и говорит: чаво.
Трах!..
– Ударил, кажется? – спокойно спросил Тошка. – Женька, отойди за ради бога, а то скажет – мы двое на одного… Так, значит, ударил? – спросил он, даже удивившись как будто. – А кого ты ударил, чувствуешь? Пер-Бако это львенок а не ребенок клянусь душой… Карасик,
Женя принял на хранение фуражку гимназиста.
– Галах в рогожных штанах! – сказал Федор Бугров.
Через две минуты, когда Тошке надоело уже возить носом по пыли поверженного соперника, он спросил:
– Знаешь теперь, на чьей улице землю ешь?
Гимназист молчал. Тошка еще немного повозил его носом по земле.
– Ну?
– Знаю, – пробормотал побежденный.
– Какая улица?
– Большая Макарьевская.
– Врешь! – сказал Тошка. – Говори: Большая Кандидовская улица. Повтори три раза.
– Большая Кандидовская, – сказал Бугров, – Большая Кандидовская, Большая Кандидовская.
– То-то… Иди. Женька, почисть его сзади.
Большая Кандидовская! Здтрово. Это, пожалуй, еще поинтереснее, чем пароход. Нет, все-таки пароход интереснее: он всюду бывает, во все города заходит, его все видят, а улица – на одном месте.
Но, чтобы твоим именем назвали улицу или пароход, для этого надо было стать или богатым мукомолом вроде Макарьева, Бугрова, или фельдмаршалом вроде Суворова. Первое казалось решительно невозможным, да и звучали эти имена в устах отца-грузчика и папы-доктора одинаково враждебно. Гораздо почетнее, интереснее и легче было, как уверял Женя, стать военным героем. Мальчики решили бежать на войну. Об этом они уже давно подумывали. Все уже было готово: и перочинный ножик, и сухари, и даже старые ефрейторские погоны, которые где-то раздобыл Тошка, выменяв их на книжку «Рейнеке-Лис», которую Женя пожертвовал для этой цели.
Жене очень жалко было расставаться с папой, но Эмилия Андреевна забрала в доме слишком большую власть. Она пыталась помешать дружбе Жени с Тошкой, который, по ее мнению, портил мальчика. А если так, то вот вам!.. Женя решил покинуть отчий дом.
Он предложил написать прощальное письмо Рае Камориной. Антон был против этого – он был менее доверчив, чем Женя.
– Лучше уж с фронта напишем, – говорил Тошка.
– А вдруг нас там сразу убьют, – возражал Женя. – Так она ничего и не узнает.
Они написали письмо:
«Рая! Мы на той неделе убегём (зачеркнуто) убежим на передовые позиции в действующую армию, то есть на войну. Если нас убьют, то помните нас, если останемся живы, то тогда еще увидимся, а мы вас будем помнить до нашей братской могилы. Никому про это не говорите. Разорвите это письмо. До свидания навеки,
Раина мама была пациенткой Жениного папы. На другой день доктор вошел в комнату Жени, где в это время мальчики изучали «Путеводитель по государственным железным дорогам Российской империи», папа
– Слушайте, Женя, Антон, – сказал папа, – давайте будем мужчинами. Отвечайте прямо: вы хотели бежать?
Мальчики молчали.
– Ну, – продолжал доктор, – воевать могут только мужчины, давайте будем мужчинами. Собирались вы бежать?
– Откуда вы взяли?.. – начал Тошка.
– Собирались, – сказал Женя, обмирая от стыда и ужаса.
Тошка яростно повернулся к нему…
Тогда папа взял их обоих за руки и повел к себе в кабинет. Там сидел Балабуж – пленный чех с лицом, изглоданным постоянной тоской.
– Скажите им, – попросил доктор.
– Ай, млоды люди! – тихо и уныло сказал Балабуж.
Больные глаза его с красными, припухшими веками заглянули мальчикам словно в сердце.
– Это очень худо дело… Кровь вон, душа вон. Бога нет, человека нет, мертвый есть, – негромко говорил Балабуж.
Слова не давались ему. Он страдал, вставал, ловил слова руками в воздухе, и от этого рассказ его становился еще страшнее.
– И нет за что! – восклицал он и складывал худые, немощные пальцы в кулак. – За чужого пана, за пана добро.
Мальчики слушали, подавленные и переконфуженные.
– Я читал в газете… – начал было Женя.
Но Тошка перебил его:
– Молчи ты, Женька, мало что в газетах пишут!
Глава VII
Осклиз…
Все тревожнее становился шепот, которым люди сообщали друг другу то, о чем не писалось в газетах. Наступала осень, навигация подходила к концу. Люди говорили о несданных военных поставках. На Волге спешно грузили баржи. На пристанях работали днем и ночью до седьмого пота. Толковали о каких-то забастовках. И на волжском берегу слышалось глухое грозное ворчание, похожее на далекий приволжский гром.
Раз после уроков Женя пошел на пристань, где ждал его Тошка. Еще на базаре он услышал какой-то недобрый гомон, доносившийся с берега. Его обогнали два крючника. Они шли так быстро, что кожаные потники бились у них по спинам. Женя услышал страшное береговое слово – «осклиз».
У пристани стояла толпа: ломовики, грузчики, половые из чайной. Женя протискался вперед и увидел Тошкиного отца. Тамада лежал на земле боком, еще чернее обыкновенного. Посиневшая голова его была судорожно заведена за плечо. Огромный ящик, расколовшись при падении, лежал рядом. Доски расшились. Десятки банок с консервами раскатились во все стороны.
– Осклиз, – говорили вокруг.
– Становая жила хряснула. Позвонки с натуги тронулись, осклиз.
В пыли на корточках сидел Тошка. Его трясло так, что слышно было, как лязгают зубы.
– Папаня… – трясясь, тихо говорил Тошка. – Папаня, ты что?
– Все жадность человеческая одолевает, – сказал откуда-то сзади, из-за широких грузчицких спин, человек монашеского облика. – Чрезмерно силой своей злоупотреблял…
– Ох ты, богова душа, – грозно обернулись к нему, – помолчи, пока не пришибли! Жил человек горбом, с горба и помирает.