Том 1. Проза 1906-1912
Шрифт:
— Что с вами, госпожа Зинаида Павловна? Я за Леонтьевной сбегаю, у вас горячка, наверное.
Но она головой покачала, что, мол, не надо, и тихо же продолжает:
— Вы, Алеша, человек чистый и монах; скажите мне по совести, может ли человек из любви любимого человека убить и не извергом самому остаться? — И вскинула на меня глазами. Подумал я и отвечаю:
— Хоть я
Но собеседница моя будто ответа и не слушала, снова глаза завела и говорит:
— И не извергом самому остаться?.. Сколько, вы думаете, мне лет, Алеша?
— Лет двадцать, двадцать три.
— Много больше, не угадали. — Рассмеялась и задумалась, потом снова начала: — Холодно сегодня, Алеша?
— Не особенно.
— А я все зябну.
— Хорошо печи топлены; вы не иначе как нездоровы; напрасно за лекарем не погнали тогда.
— Нет, я здорова.
— Какое же уж это здоровье. Помолчав, я снова завел:
— Какое же у вас дело ко мне, Зинаида Павловна? Будто вспомнив что, гостья говорит:
— Ах, да, дело; не помню, право, страшно мне чего-то одной.
Тут в двери стукнули, барыня на кровати вскочила и — хвать меня за руку, а рука как огонь: «Тише, говорит, это Петр Прохорович!»
Я озираюсь и говорю: «Никакого Петра Прохоровича нет у нас, откуда ему взяться? Не извольте расстраиваться».
Успокоилась слегка, легла, и с улыбкой отвечает: «Это глупо, конечно, я нервничаю. Как он с погреба сюда придет? Вы правы, да не совсем», — добавила она совсем спокойно и даже как бы с усмешкой. Стучала это Леонтьевна; та и к няньке с тем же вопросом: «Холодно сегодня, Леонтьевна?»
— Холодно, да не совсем, голубка, скоро ехать пора.
Тут я вступил: «Как же вы, сударыня, в такой хворости в путь отправитесь?» Но старуха отвела меня к двери и говорит: «Шел бы ты, брате, в церковь, а я госпожу спиртом натру». А барыня по постели заколотилась и кричит: «Как я поеду? Не могу я с ним расстаться!» Постоял я за дверью, послушал, но барыня
После службы рассказал я отцу игумену все, что видел и слышал, тот пожевал губами и сказал: «И пусть лучше уезжает, это она тебя на любовь прельщала».
На утро наши гостьи действительно спозаранок собрались и уехали, а тюки, как мы и предполагали, оставили нам на помин души раба Божьего Петра и за здравье Зинаиды. Сама-то Зинаида, уезжаючи, вне себя была, глаза мутные, щеки, что огонь, слезы рекой льются, сама все что-то причитает и в няньку прячется, чтобы слов не разобрать. Приказанья все Леонтьевна отдавала. Так, в такой расстройке и уехали.
В сочельник пошли мы провиант чудесный смотреть, — и что бы вы думали? В обоих тюках вместо индюшек, кур, гусей — мертвое тело, в куски изрезанное, замороженное и камфарой пересыпанное. Голова отдельно, руки, ноги — тоже, туловище тоже врозь. Мужчина молодой, видный, полный, рослый и белый. Все мы как шарахнемся, по кельям дрожим, потом начальству дали знать, не помним, как и праздники провели. Потом в газете уже прочитали, что это был Петр Прохорович, которого из ревности жена его, Зинаида Павловна, убила, разрезала, заморозила и с собою недели три возила, пока до нас не довезла. Оправдали ее; говорят, что в любовном безумии была, а по мне, так не похожа была на сумасшедшую.
Вскоре я из монастыря ушел, год пробродил, опять пришел; где только не был? Но никто на Зинаидин вопрос мне ответа не дал.
— Это насчет чего же?
Нечаянный провиант
— Насчет извергов. Рассказчик умолк, а я спросил его:
— А что же с ней потом сталось?
Глаза вдруг забегали, и, запинаясь, он ответил:
— Не знаю и сам.
— Вы все-таки ведь ее искали и теперь ищете? Еле слышно тот прошептал:
— Может быть.
Опасный страж
[текст отсутствует]
Мечтатели
[текст отсутствует]