Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849
Шрифт:
Первое лицо, которое они встретили, подходя к дому, был Немиров. Он стоял на балконе и, казалось, давно уже ждал их. Лицо его было несколько бледнее обыкновенного, но, впрочем, ни в одной черте его не было видно ни малейшего следа волнения или гнева; как всегда, оно было спокойно и серьезно, как всегда, оно выражало необыкновенную доброту и ясность. Немного поодаль стояла Варенька с заплаканными глазами; Александра Петровича, по-видимому, не было дома.
— О, да как вы загулялись сегодня! — сказал он, подходя
к Вере Александровне и взяв ее за руку.
Вера Александровна ничего не отвечала; но, чувствуя прикосновение руки мужа, она судорожно
— А ведь ты можешь простудиться, Вера, — продолжал Василий Дмитриевич, — теперь сыро… Николай Иванович, как это вы не напомнили ей, что поздно? право, в другой раз я буду на вас в претензии.
Варя сердито взглянула на Нажимова.
— Это все вы виноваты, Николай Иванович, — сказала она, — а между тем Веру бранят.
— А Варя все плакала без вас, — начал снова Немиров, — такая, право, странная! Уж бог знает, чего ей не чудилось! и потонули-то вы, и заблудились… ну, да слава богу, все, кажется, благополучно…
Но никто не отвечал на слова Василия Дмитриевича; это молчание длилось несколько секунд и наконец становилось тягостным, Немиров чувствовал, что на нем одном лежала обязанность вывести всех действующих лиц этой маленькой драмы из затруднительного положения, и потому как ни тягостно было ему самому притворствовать и казаться равнодушным, но он и на этот раз решился пожертвовать собою.
— О, да какие вы все сегодня угрюмые! — сказал он шутя, — а ведь это все вы, Николай Иванович! право, вы совсем испортили у меня Веру своими философскими разговорами: прежде она у меня была такая резвая, веселая, а нынче… Да что с тобою, друг мой, — продолжал он, обращаясь к жене, — ты что-то бледна сегодня: уж не больна ли ты? Пойдемте-ка в комнату… Варя, скажи, чтобы подали самовар поскорее.
— Вы меня извините, Василий Дмитриевич, — сказал Нажимов, — а мне пора вас оставить: я и без того уж запоздал, а между тем обещался прийти ночевать у одних знакомых в первом Парголове…
— Да напейтесь хоть чаю с нами…
— Ах, боже мой! да зачем же вы удерживаете, братец, Николая Ивановича, — сказала Варя довольно сухо, — вы видите, что уж поздно, и Вера больна…
Василий Дмитриевич взглянул на нее и покачал головою.
— Вы видите, что мое присутствие здесь неприятно для некоторых лиц, — сказал насмешливо Нажимов, — а я бы не желал быть кому-нибудь в тягость…
— Как вам угодно, Николай Иванович, я не могу вас удерживать; впрочем, я надеюсь, что вы смотрите на слова Вари, как на выражение досады, весьма извинительной после тех беспокойств, которые испытала она во время вашего отсутствия.
— Совсем нет, совсем нет, вы ошибаетесь, братец, — начала было Варя, но Нажимов не дал ей кончить.
— Пожалуйста, не трудитесь объяснять, Варвара Александровна, я и без объяснений очень хорошо понимаю, что всегда имел привилегию возбуждать вашу антипатию.
Николай Иванович поклонился и ушел; Вера Александровна с мужем вошли между тем в комнату. Между тем, отошедши несколько шагов, Нажимов услышал, что кто-то назвал его по имени; он обернулся: перед ним стояла Варя.
— Я надеюсь, Николай Иванович, — сказала она твердым голосом, — что вперед мы не будем уж иметь удовольствия видеть вас.
— А вы очень этому рады?
— Да, я желала бы этого…
— А если я не исполню вашего желания?
— Не думаю; а впрочем, тогда вас будет об этом же самом просить папенька.
— Вы от себя или от других изъявляете мне это желание?
— Вы видели, что я не имела еще времени ни с кем переговорить
— Бывают разные обстоятельства, бывают некоторые незаметные движения…
— Вы полагаете, Николай Иванович?
— Да… маленькие семейные знаки… а впрочем, если для сохранения добродетели вашей сестрицы достаточно моего отсутствия, я с удовольствием исполню вашу просьбу…
— Для добродетели Веры решительно все равно, будете ли вы ездить к нам или нет.
— Так какое же вы имеете право вмешиваться в чужие дела, Варвара Александровна?
— А какое право имеете вы расстроивать чужое спокойствие?
Николай Иванович задумался.
— Стало быть, все-таки мое отсутствие, — сказал он с насмешкою, — вещь далеко не так равнодушная для добродетели Веры Александровны.
Варя побледнела; из робкой неопытной девочки она вдруг выросла и сделалась женщиной в полном смысле этого слова.
— Вы низкий человек! — сказала она, — прежде я имела к вам антипатию, теперь я презираю вас.
Николай Иванович смешался, закусил губу и вышел.
Между тем Немиров и Вера Александровна, оставшись один на один, были тоже в весьма затруднительном положении. С одной стороны, Василий Дмитриевич все знал, все понимал и хотел скрыть это и от жены, и от самого себя, если бы это было возможно, хотел бы сам не знать и не понимать ничего: Василий Дмитриевич был, видимо, взволнован, видимо, убит своим положением и хотел не только казаться, но и в самом деле быть равнодушным. С другой стороны, Вера Александровна хотела бы все высказать своему мужу, между тем не могла решиться, потому что чувствовала, что каждое слово ее будет истинным приговором его. И в самом деле, что она могла сказать ему? что она не любит Нажимова — но, во-первых, она сама слишком хорошо чувствовала, что любит его, а во-вторых, и происшествия того вечера подтверждали эту любовь; что она борется с этою несчастною любовью, что она надеется искоренить малейший след ее в сердце своем — но все же это еще очень и очень гадательно, все это, может быть, и будет, а может быть, и нет, и главное — уверенность в будущем равнодушии вовсе не отрицала наличности любви в настоящем, а, напротив, даже предполагала ее. И оба они страдали невыносимо, потому что между обоими стоял черный фантом, называемый заднею мыслью, который мешал им высказать слово их положения. И тогда только, в первый раз после пяти лет брачной жизни, предстала уму их, во всей ужасающей откровенности своей, мысль, что в них нет веры друг в друга; и в первый раз эта мысль так отчетливо стала перед ними и так настойчиво требовала себе объяснения, почему и нет ли тут какой-нибудь тайной причины, от них не зависящей, и которой они до того не замечали, что оба они ужаснулись этой неугомонности, и долго старались они заглушить в себе эти вопросы, хотели как-нибудь, хоть на короткое время, продолжить еще обман, но все уже было тщетно, слово уже высказалось само собою, а неутомимая мысль подхватила его на лету и делала свое дело.
Василий Дмитриевич начал было рассказывать, как он ездил в город, с кем он виделся, где был, но все выходило у него как-то неладно; говорил он, например, что был у Ивана Макаровича и переговорил с ним о важном деле — и между тем тут же прибавлял: «А хороший человек — Иван Макарович! жаль, что я не мог с ним сегодня видеться!» И Вера Александровна на все отвечала утвердительно, вовсе не замечая в словах мужа противоречий. Наконец и этот предмет истощился, а между тем настояла безотлагательная потребность развлечь чем-нибудь раздраженное чувство.