Том 1. Р.В.С. Школа. Четвертый блиндаж
Шрифт:
– Что как? – осторожно переспросил Сухарев, ухмыляясь во все свое красное, обветренное лицо.
– Ну… солдат какой? Ну, аттестуй его мне по форме.
– Солдат ничего, – подумав, ответил Сухарев. – Службу хорошо справляет. Так ни в чем худом не замечен. Только шальной маленько. Да с ребятами после Федьки не больно сходится. Сердиты у нас дюже ребята на Федьку, чтоб его бомбой разорвало.
Тут Сухарев высморкался, вытер нос полой шинели; лицо еще больше покраснело, и он продолжал сердито:
– Чтоб ему гайдамак башку ссек!
– Ну, ну! – прервал Шебалов. – Это ты мне не разводи… Это ты теперь Галду хвалишь, а раньше, бывало, всегда с ним собачился. Какие еще там десять лишних человек? Ты мне очки не втирай. Ну, да ладно, об этом потом… Ты вот что скажи… Парень в партию просится. Поручишься за него? Что глаза-то уставил? Сам же говоришь: и боец хороший и не замечен ни в чем, а что насчет прошлого, – ну, об этом не век помнить!
– Оно-то так! – почесывая голову и растягивая слова, согласился Сухарев. – Да ведь только черт его знает!
– Черт ничего не знает! Ты ротный, да еще партийный. Ты лучше черта должен знать, годится твой красноармеец в коммунисты или нет.
– Парень ничего, – подтвердил Сухарев, – форс только любит. Из цепи без толку вперед лезет. А так ничего.
– Ну, не назад все же лезет. Это еще полбеды! Так как же, смотри сам… Подписываешь ты или нет?
– Я-то бы подписал, этот парень ничего, – повторил осторожно Сухарев. – А еще кто подпишет?
– Еще я!.. Давай садись за стол, вот заявление.
– Ты подписал!.. – говорил Сухарев, забирая в медвежью лапу карандаш. – Это хорошо, что ты… Я же говорю, парень – золото, драли его только мало!
Глава пятнадцатая
Уже несколько дней шли бои под Новохоперском. Были втянуты все дивизионные резервы, а казаки все еще крепко держали позиции.
На четвертый день с утра наступило затишье.
– Ну, братцы! – говорил Шебалов, подъезжая к густой цепи отряда, рассыпавшегося по оголенной от снега вершине пологого холма. – Сегодня после обеда общее наступление будет… Всей дивизией ахнем.
Пар валил от его посеребренного инеем коня. Ослепительно сверкал на солнце длинный тяжелый палаш, красная макушка черной шебаловской папахи ярко цвела среди холодного снежного поля.
– Ну, братцы, – опять повторил Шебалов звенящим голосом, – сегодня день такой… серьезный день. Выбьем сегодня – тогда до Богучара белым зацепки не будет. Постарайтесь же напоследок, не оконфузьте перед дивизией меня, старика!
– Что пристариваешься? – хриплым простуженным голосом гаркнул подходивший Малыгин. – Я, чать, постарше тебя и то за молодого схожу.
– Ты да я – сапоги стоптанные, – повторил Шебалов свою обычную поговорку. –
– Шестнадцатый, товарищ Шебалов, – гордо ответил я, – с двадцать второго числа уже шестнадцатый пошел!
– «Уже»! – с деланным негодованием передразнил Шебалов. – Хорошо «уже»! Мне вот уже сорок седьмой стукнул. А-а! Малыгин, ведь это что такое – шестнадцатый? Что, брат, он увидит, того нам с тобой не видать…
– С того свету посмотрим, – хрипло и с мрачным задором ответил Малыгин, кутая горло в рваный офицерский башлык с галуном.
Шебалов тронул шпорами продрогшего коня и поскакал вдоль линии костров.
– Бориска, иди чай пить… Мой кипяток – твой сахар! – крикнул Васька Шмаков, снимая с огня закопченный котелок.
– У меня, Васька, сахару тоже нет.
– А что у тебя есть?
– Хлеб есть, да дам яблоки мороженые.
– Ну, кати сюда с хлебом, а то у меня вовсе ничего нет! Голая вода.
– Гориков! – крикнул меня кто-то от другого костра. – Поди-ка сюда.
Я подошел к кучке споривших о чем-то красноармейцев.
– Вот ты скажи, – спросил меня Гришка Черкасов, толстый рыжий парень, прозванный у нас псаломщиком. – Вот послушайте, что вам человек скажет. Ты географию учил?.. Ну, скажи, что отсюда дальше будет…
– Куда дальше? На юг дальше Богучар будет.
– А еще?
– А еще… Еще Ростов будет. Да мало ли! Новороссийск, Владикавказ, Тифлис, а дальше Турция. А что тебе?
– Много еще! – смущенно почесывая ухо, протянул Гришка. – Эдак нам полжизни еще воевать придется… А я слышал, что Ростов у моря стоит. Тут, думаю, все и кончится!
Посмотрев на рассмеявшихся ребят, Гришка хлопнул руками о бедра и воскликнул растерянно:
– Братцы, а ведь много еще воевать придется!
Разговоры умолкли.
По дороге из тыла карьером несся всадник. Навстречу ему выехал рысью Шебалов. Орудие на фланге ударило еще два раза…
– Первая рота, ко мне-е! – протяжно закричал Сухарев, поднимая и разводя руки.
Несколько часов спустя из белых сугробов поднялись залегшие цепи. Навстречу пулеметам и батареям, под картечью, по колено в снегу двинулся наш рассыпанный и окровавленный отряд для последнего, решающего удара. В тот момент, когда передовые части уже врывались в предместье, пуля ударила меня в правый бок.
Я пошатнулся и сел на мягкий истоптанный снег.
«Это ничего, – подумал я, – это ничего. Раз я в сознании – значит, не убит… Раз не убит – значит, выживу».
Пехотинцы черными точками мелькали где-то далеко впереди.
«Это ничего, – подумал я, придерживаясь рукой за куст и прислоняя к ветвям голову. – Скоро придут санитары и заберут меня».
Поле стихло, но где-то на соседнем участке еще шел бой. Там глухо гудели тучи, там взвилась одинокая ракета и повисла в небе огненно-желтой кометой.