Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
— Андраш! — позвал я полицейского.
— Что прикажете, господин присяжный?
— Отведите, куда следует, этого пьяного молодчика, пусть проспится до завтрашнего утра.
Врана клялся-божился, что неделю уже в рот не брал хмельного, но кому подашь на обжалование! Королевский апелляционный суд далеко, на него не дыхнешь.
Так и отвели Врану в темницу при малом здании комитатской управы.
— Следующий свидетель!
До самого вечера я был занят делом Дюрдика. Ибо правосудие было вверено нам, молодым, легкомысленным людям.
Нашего
Если перила мостов оказывались подпорченными, он раздраженно кричал: «Немедленно починить! Ведь, чего доброго, какой-нибудь подвыпивший человек, проходя тут, свалится с моста». Если в сельских местностях из вентиляционных отверстий каретных сараев по старинушке высовывали оглобли повозок, и это ему не давало покоя: «Отпилить оглобли, а то, неровен час, какой-нибудь бедняга пьяный расшибется о них». Если во дворе малого здания управления комитата, где была ваша канцелярия, сдвигалась с места каменная плитка, старик тотчас же замечал это: «Почему не положите туда новый камень, — ну, как оступятся присяжные, когда ночью под хмельком домой будут идти!»
Трезвые люди не занимали его, равно как и правосудие. Трезвый человек пройдет и по плохой дороге, зачем ему новая дорога и новый мост?
Затевающий тяжбу человек тоже не достоин особого внимания. Он сам на беду напрашивается, зачем же его избавлять от нее?
Подобным образом рассуждал и я, и в упомянутый день, швырнув папку с делом Дюрдика на стол, я с моими веселыми приятелями отправился за город на ближайший пляж, решив продолжить работу утром.
Однако кутили мы так славно, что из одного вечера вышло два вечера, ну еще и день между ними.
О деле Дюрдика я и не вспомнил, зато вспомнил — да так и обомлел с перепугу — про Михая Врану.
Несчастного Врану я еще позавчера велел посадить под замок. С тех пор он не ел и не пил, — стало быть, уже умер.
— Эй, кучер, немедля запрягай и во весь дух летим в город! Друзья пытались меня удерживать, не понимая, что это со мной стряслось.
Должно быть, выглядел я устрашающе, с бледным лицом, с остекленевшими глазами, растерянным взглядом.
— Оставьте меня в покое, мне надо в город, любой ценой в город.
Старый архивариус окинул меня взглядом…
— Понятно, domine spectabilis [2] , лунный свет, полночь, нетерпение… не сойти мне с этого места, если здесь не замешена молодушка.
— Да нет, вид у него совсем не влюбленного, — заметил младший секретарь Иштван Колонкаи, — он скорее похож сейчас на убийцу.
Я содрогнулся. Это жуткое слово пробежало у меня по всему телу. А что, если это правда, если правда? О!
В отчаянии я бросился в карету. Но как ни быстро летели кони, мне казалось, что мы плетемся.
2
Милостивый
Деревья по обочинам дорог бросали темные тени, похожий на стоящие рядком гробы. Летучая мышь шлепнулась о мое лицо. Ухх! Я схватил ее и вдруг задрожал, а зубы у меня стали лязгать.
О, господи, не иначе как бедный Врана умер.
По существовавшему правилу судья мог посадить кого-то в свою тюрьму всего на двадцать четыре часа. Если же он приговаривал подсудимого к большему сроку заключения, то должен был передать его комитатскому суду, чтобы там арестованного взяли на учет и довольствие. У нас же не было средств для содержания заключенных.
Но Врана уже мертв, это несомненно, и мне конец навеки.
Было уже часа два ночи, когда я добрался до города и постучал в ворота малого здания комитатской управы.
— Кто там? — спросил сторож.
— Откройте ворота, я хочу пройти в канцелярию.
В канцелярии находится ключ от тюрьмы. Но что толку, если ключ от канцелярии был где-то у полицейского Андраша.
С бьющимся сердцем, вконец обалдев, помчался я на другой конец города, где жил полицейский Андраш.
— Андраш, вставайте, скорее вставайте!
— Что, татарин, что ли, идет? — буркнул он и повернулся на другой бок.
— Встаньте немедленно, беда!
— Ну что там… — полусонно протянул он.
— Помните словака-сторожа, которого я позавчера велел запереть?
— Ага, правда ведь… Помню, как же.
— Да знаете ли, что он мог умереть за это время?
— А конечно, мог. Ну, только дай бог, чтобы большей беды не было в нашем славном комитате.
— Давайте-ка поживее, пошли вызволять его. Ну же, раз-два!
— В такое-то время? — удивился Андраш.
Но все же он поплелся за мной, хмуро толкуя по дороге:
— Напрасный это труд, ваша милость, потому как, ежели он помер, все одно только завтра похоронить его сможем, а ежели жив, то, стало быть, и он спит и не очень-то нам обрадуется…
— Идем, идем скорее!
Он принес из канцелярии ключ, и мы тихонько, со сжимающимся сердцем, побрели на задний двор, где помещалась тюрьма.
Виски у меня горели, ноги подкашивались; мне казалось, что я вот-вот рухну. О, эти ужасные три-четыре минуты стоили целого года страданий.
Заскрежетал в ржавом замке ключ, и дверь открылась…
— Ступайте вперед вы, Андраш, — прошептал я дрожащим голосом, — дайте мне руку, Андраш… мне страшно…
— Холодная у вас, барин, рука…
— Кликните его, Андраш… кликните…
— Эй, Мишо, Мишо Врана! — крикнул Андраш.
— Гопп! — отозвался Врана, подскочив к нам.
От радости я взвизгнул и прислонился в изнеможении к стене:
— Значит, вы еще живы, Михай?
— А то как же? — ответил он.
— А мы-то думали, что вы умерли.