Том 1. Романы. Рассказы. Критика
Шрифт:
Хорошо, что нашелся писатель, заклеймивший это неслыханное поведение библейских персонажей. Благодарное молодое поколение прочтет эти строки со слезами восторга на глазах перед грозной литературной местью Ефима Зозули.
Было бы однако же ошибочно полагать, что внимание писателя, всецело поглощенное жестокими стариками, не обращалось в то же время к иным вещам, более научного порядка.
Подобно великому Гете, открывавшему, как бы между прочим законы ботаники, Ефим Зозуля делает научные наблюдения, способные заставить задуматься многих ученых и поразительные в равной степени
«А небо жило своей жизнью».
Не говоря уже о тонкости такого замечания, позволяющей предполагать обширную научную эрудицию автора.
Будучи объективным в художественном изложении, как и подобает русскому Гете, Зозуля, тем не менее, ни на минуту не теряет четкого классового самосознания. Так, описывая разговор советского служащего с нэпманской дамой, он явно сочувствует герою и борцу за правое дело пролетариата, слова которого и комментарии к ним исполнены особой красоты и силы:
«Мало еще вас расстреливали – думал он, глядя на неземное хамство, непреодолимую жадность и подлый эгоизм возрождающейся буржуазии».
Нельзя не воздать должное законности таких мыслей, хотя героя и следует упрекнуть в некоторой излишней гуманности, наследии проклятого режима интеллигенции. Не думать о расстреле, а стрелять в упор нужно!
Некоторые места рассказов Зозули напоминают фантастичностью рассказы Эдгара По, хотя фантастика Зозули еще более невероятна. Как на самый яркий пример совершенно невероятного события, укажем на следующую фразу, звучащую для читателя неправдоподобно и неслыханно:
«Иду по улице и думаю».
Этот невозможный и обидный в применении к Зозуле факт тем не менее напечатан черным по белому.
В то время, как в России процветает классическое начало литературы – как это неопровержимо доказывает факт существования Зозули – здесь, за границей, литературно-художественный русский язык, сталкиваясь с иностранным бытом, оказывается не в силах изобразить наблюдаемые события и впадает от этого в мистицизм и непонятность. По вышеизложенной причине описываемые таким образом факты не могут быть названы иначе, чем странным поведением туземцев, явно не поддающихся русскому беллетристическому искусству. Как на пример сего печального соображения, сошлемся на одно место из данных впечатлений молодой писательницы Н. Городецкой: («Возрождение», 1 сентября 1930 года).
«Модные танцы – как повсюду и как во всех веках и странах – провинциальные девушки ходят стадами, зацепившись под ручку и без всякого повода хохочут от избытка молодости, а потом две отбегают, обнимаются и шушукаются».
Действительно, избыток молодости не должен был бы рассматриваться как достаточный повод для невоспитанного смеха. Иначе какой хохот стоял бы всюду, где живут новорожденные! Замечание же о модных танцах надлежит признать глубоко правильным, хотя и стоящим вне грамматических правил и скучной обязательности логики русского языка.
Но не только девушки, под ручку ходящие стадами, ведут себя так странно. Оказывается, и местные деревья не уступают людям и совершают такие поступки, которые ничем, кроме их неблагоразумия, объяснить нельзя. Н. Городецкая подмечает это с наблюдательностью,
«Стоит жара, а некрупные пальмы все-таки надевают на стволы мохнатую шкуру».
Вместо того, чтобы набросить на себя легкую одежду и вообще принять какие-нибудь меры против жары.
Заметки читателя – III*
Среди многочисленных печатных трудов русских авторов за границей преобладает, конечно, беллетристика. Тем ценнее кажутся труды, посвященные изображению прошлого: к трудам именно такого рода следует отнести произведение знаменитого парижского историка и переводчика иностранных сочинений, нашего счастливого соотечественника Я. Цвибака – названное автором «Старый Париж». В этой сравнительно небольшой, но насыщенной богатым содержанием книге, изложено множество замечательных событий. Некоторые из них невольно привлекают внимание восторженного читателя.
Одно из таких событий описано на 103<-й> странице вышеупомянутого труда:
«В углу – забыт старый колодезь, с железным блоком для подъема воды…».
Безошибочное чутье опытного стилиста подсказало автору необходимость поставить после этой фразы многоточие. Действительно, если бы было сказано – «заброшенный колодезь» или даже «забытый колодезь» – это не показалось бы удивительным. Но автор подчеркивает именно тот факт, что колодезь был забыт – по-видимому, каким-то рассеянным человеком, которому принадлежал. Обычно забывают предметы мелкие и легкие: носовые платки, палки, перчатки. Но чтобы забывали такую громоздкую вещь, как колодезь, это до сих пор казалось неслыханным. Такой исторический факт надо знать.
Поблагодарим автора за сообщение этого, остававшегося до сих пор недостаточно освещенным, эпизода в истории Франции.
Далее автор «Старого Парижа» описывает еще одну вещь, так же до сих пор остававшуюся почти неизвестной. Именно, инкогнито некоторых служебных персонажей столицы мира.
«В темноте на кэ [316] Конти кто-то зажигает газовые фонари».
Действительно, кто бы мог быть этот таинственный незнакомец? Было бы слишком наивно предполагать, что это просто фонарщик. Здесь чувствуется какая-то мрачная тайна. К сожалению, Я. Цвибак, по-видимому, еще не располагает точными сведениями по данному вопросу – и не хочет вводить читателей в заблуждение.
316
quai – набережная (фр.).
Будем надеяться, что в дальнейших своих трудах наш видный историк ответит нам и на этот вопрос: и, возможно, что мы узнаем нечто не менее интересное и неожиданное, чем забытый колодезь.
Казалось бы, литература о Наполеоне так обильна, что ни на какие новые сведения о покойном императоре мы рассчитывать не можем. Однако это не так. Вот что мы читаем на странице 158-й того же научного труда:
«В салоне госпожи Тальен собираются Баррас, Сейес, Мегуль, Вернъе и молодой генерал Буонапарте…»