Том 1. Романы. Рассказы. Критика
Шрифт:
Роман «Призрак Александра Вольфа» относится к тем нескольким поздним произведениям Газданова, в которых довольно четко просматривается сюжетная линия и довольно проста композиция (позже этим же приемам писатель будет следовать в «Возвращении Будды», «Пробуждении», «Пилигримах»). Но это вовсе не означает, что он разочаровался в прежних методах и принципах создания литературного произведения. Как не означает и того, что проза Газданова поднялась на новый, более высокий уровень.
Персонажи «Призрака Александра Вольфа» – ничем не выдающиеся, обычные русские эмигранты, но их чувства, поступки, переживания, помимо нашей воли (но по воле автора), с самых первых страниц затягивают читателя, и мы невольно прислушиваемся к рассказам пьяного Владимира Петровича Вознесенского о его друге и храбром офицере Александре Вольфе, ставшем вдруг английским писателем, следим
В «Возвращении Будды» – та же идея предопределенности судьбы, воздаяния, что и в «Призраке Александра Вольфа». Герой-рассказчик «Возвращения Будды» подает в Люксембургском саду подошедшему к нему нищему десять франков; нищий, Павел Александрович Щербаков, впоследствии получает крупное наследство и завещает все свое состояние пожалевшему его тогда молодому человеку – вот контуры сюжета этого романа. Но внутри этих контуров и немного за их пределами – и долгое существование героя-рассказчика между сном и явью, когда сон или забытье становились более реальными, чем сама жизнь (во время одного из таких состояний герой проживает целую жизнь в тоталитарном Центральном Государстве, весьма напоминающем Советский Союз или же кафки-анский Замок), и его встречи и беседы с Щербаковым, и его воспоминания о лагере на берегу Дарданелльского пролива, и убийство Щербакова неизвестным, и необоснованное подозрение в совершении этого преступления, допросы в полиции, и надежда на встречу с любимой, и опять путешествие…
Романы «Пилигримы» и «Пробуждение», опубликованные с разрывом в двенадцать лет, ведут повествование от третьего лица, с позиции всеведения – и это вполне объяснимо, поскольку эти романы впервые написаны Газдановым на чисто французском материале и о французах.
В обоих романах, созданных в традиционной манере классического романа XIX столетия (весьма подробные биографии героев; меньше свойственных Газданову отступлений, разветвлений), писатель ставит перед собой и решает моральные проблемы. Их можно назвать морализаторскими (в лучшем смысле этого слова). И в то же время на них лежит печать таланта Газданова, его способности создавать лаконичными средствами характеры персонажей и направлять их в психологические путешествия в глубины своего «я», где они совершают неожиданные открытия. Более того, в этих романах явственно проступает вера писателя в способность человека изменить ход своей судьбы, прожить жизнь не так, как обусловлено данными изначально обстоятельствами, а так, как, возможно, хотелось бы ее прожить.
В «Пилигримах» – масса героев, и на первый план, в конце концов, выходит не Робер Бертье, сын богатого промышленника, человек замечательный во многих отношениях, а вор и подонок Фред, который в какой-то момент, под влиянием случайно услышанного и не понятого им разговора, постепенно перевоплощается, ищет и находит в себе другого человека, способного и стремящегося к жертве во имя людей.
Сюжет «Пробуждения» незамысловат: молодой француз Пьер Форэ, приехав на отдых к другу в лесную глушь, находит там сошедшую с ума женщину и увозит ее к себе в Париж, где благодаря его заботе и вниманию она вновь возвращается к нормальному существованию. Короче говоря, Газданов создает историю о современных ему Пигмалионе и Галатее.
Несмотря на банальность сюжета – и в том, и в другом романе, – писатель благодаря присущим ему мастерству и чувству меры, таланту создавать живые картины жизни, правдоподобные ситуации, живые характеры, ведет повествование легко, динамично, увлекательно, так что ни на мгновение не возникает сомнения в правдивости рассказанных историй.
Возможно, если бы Газданов не уделял слишком много времени работе на радио «Свобода», он написал бы гораздо больше.
Созданные им в послевоенные годы рассказы, особенно такие, как «Панихида», «Письма Иванова», «Нищий», свидетельствуют, что он по-прежнему оставался одним из наиболее оригинальных и крупных русских писателей, творящих за рубежом. Но, очевидно, Газданов чувствовал, что основную свою писательскую миссию он выполнил: написал то, что хотел, воплотил основные свои замыслы. Теперь его в большей
«Эвелина и ее друзья» – типично газдановский роман, в котором он собрал основные свои темы воедино и использовал прием потока сознания, порою идентичного потоку жизни, столь характерный для его первых, довоенных романов. Здесь и путешествия в глубины памяти, и диалектика добра и зла, и тема судьбы и характера человека, и странные пути и перепутья любви, и трагизм человеческого бытия…
Каждый настоящий художник, несомненно, создает в своих произведениях новую реальность. Но если, например, Набоков провозглашал едва ли не единственной целью искусства возведение из кубиков новых реальностей и тем самым признавал за своими героями лишь роль марионеток, которых, дергая за веревочки, он, художник, их создатель, демиург, приводит в движение, то Газданов, напротив, стремится приблизить искусство, создаваемую им новую реальность к жизни, сделать своих персонажей столь убедительными, чтобы читатель в них поверил (племянница жены писателя Мария Ламзаки вспоминала, что Газданов и в устных своих рассказах добивался такой убедительности, что не могло и возникнуть сомнения в реальности описанных событий, и лишь впоследствии выяснялось, что все это – выдумка).
В романе «Эвелина и ее друзья» герой размышляет о композиции литературного произведения, и это размышление переплетается с осмыслением потока жизни: «Я убеждался в том, что классическое построение всякой литературной схемы чаще всего бывает произвольным, начинается обычно с условного момента и представляет собой нечто вроде нескольких параллельных движений, приводящих к той или иной развязке, заранее известной и обдуманной. От этого правила бывали отступления, как, например, введение пролога в старинных романах, но это было, в сущности, отступлением чисто формальным, то есть переносом действия на некоторое время назад, когда происходили события, не входящие в задачу данного изложения. Вместе с тем мне теперь казалось, что всякая последовательность эпизодов или фактов в жизни одного человека или нескольких людей имеет чаще всего какой-то определенный и центральный момент, который далеко не всегда бывает расположен в начале действия – ни во времени, ни в пространстве – и который поэтому не может быть назван отправным пунктом в том смысле, в каком это выражение обычно употребляется. Определение этого момента тоже заключало в себе значительную степень условности, но главная его особенность состояла в том, что от него, – если представить себе систему графического изображения, – линии отходили и назад, и вперед».
Это размышление может служить ключом как к последнему газдановскому роману, так и ко многим предыдущим его произведениям. И хотя в «Эвелине и ее друзьях» действуют герои-французы, не прошедшие страшными путями Гражданской войны, они очень близки первым героям Газданова, их волнуют вечные вопросы, характерные для русской литературы (возможно, именно поэтому некоторые рецензенты эмигрантской прессы называли Газданова «нашим Достоевским»).
Дар Газданова, как и его опыт, жизненный и писательский, уникален.
Ст. Никоненко
Благодарности
Составители выражают глубокую благодарность
за предоставление новых и использование опубликованных материалов:
Хотонской библиотеке (Houghton Library) Гарвардского университета и его куратору Лесли Моррис; журналу «Harvard Library Bulletin» и его главному редактору Уильяму П. Стоунмену (W. P. Stoneman);
«Новому журналу» (Нью-Йорк), впервые напечатавшему роман Газданова «Переворот» (1972);
издателю Антони Крёнеру, впервые (в 1992) напечатавшему роман «Полет» (Lexenhoff Publishing, Гаага, Нидерланды);
Амхерстскому центру русской культуры (Amherst Center for Russian Culture, Массачусетс, США);
Бахметевскому архиву русской и восточноевропейской истории и культуры Колумбийского университета, его кураторам – профессору Ричарду Уортману и Тане Чеботаревой (Нью-Йорк);
Восточноевропейскому центру Исторического архива Бременского университета и его консультанту Габриэлю Суперфину (Германия);