Том 1. Серебряный голубь
Шрифт:
— Спешите!
— Пора…
— Мы построим огромнейший храм!
— Времена накопляются…
— Вихри сплелись…
— Разрушаются наши дома…
— Расплавляется твердая почва.
— И воды потоков
— Се — грядет!
Иван Иваныч Коробкин отчетливо видел, с трибуны, кровавые страсти, как головы рыкающих леопардов, в огромной толпе; видел: желтые лица, налитые чёла, враждебные очи, разорванные оскалом уста.
И он понял отчетливо: преображение не свершится еще; будущее, приподнявшись из недр разряженной стихии, отступило. И — Гостя не приняли.
Понял он и ошибку свою: разоблачение до сроков духовных печатей.
Было видно, как старый, измученный человек устремил пред собою потухшие очи, повитые пепельным бархатом отгорающих молний: так уголь, еще полыхая внутри, начинает сереть хладным пеплом с поверхности; очи, как пепел, развеялись перед гудевшей толпой, а бессильное тело, слезая с трибуны, как будто валилось в огромную ночь, сопровождаемое насмешками.
По переулкам и улицам спящего города, возвращаясь
Между тем: подлинный Иван Иваныч Коробкин, поднявшийся на террасу огромнейшей башни, стоял, опершись на перила, и созерцал миры звезд, переменяющих места свои в небе; к нему мчалась звезда его чтоб… отнести навсегда к ожидающему… Учителю.
В начале июля 1918 года двигалась процессия к Новодевичьему монастырю. Хоронили Ивана Иваныча. Гроб несли сослуживцы; помощник же управляющего музеем, сопровождая за гробом красивую даму, задумчиво говорил:
— Знаете ли, Аграфена Кондратьевна, все на свете бывает… Говорят есть масоны; про Маевского говорили, что он есть масон… И доподлинно мне известно: масоном был и дорогой наш покойник.
Михаил Латышев. Корни и крылья Андрея Белого
[текст отсутствует]