Том 1. Стихотворения 1904-1916

Хлебников Велимир

1908

«Смугол, темен и изящен…»^*

Смугол, темен и изящен, Не от тебя ли, незнакомец, вчера С криком «Маменьки! он страшен!» Разбежалась детвора? Ты подошел, где девица: «Позвольте представиться!» Взял труд поклониться И намекнул с смешком: «Красавица!» Она же, играя перчаткой, Тебя вдруг спросила лукаво: «О сударь с красною печаткой, О вас дурная очень слава?» «Я не знахарь, не кудесник, Верить можно ли молве? Знайте, дева, я ровесник <. . . . . . . . . .> Она же: «Извините! Задумчивый какой!» Летят паучьи нити На синий водопой. Пошли

по тропке двое, И взята ими лодка. И вскоре дно морское Уста целовало красотке.

<1908>

«Стрелок, чей стан был узок…»^*

Стрелок, чей стан был узок, В одежде без повязок, Промчался здесь, пугая трясогузок, По дну реки, где ил был вязок. Я кинулся серной проворной Его обогнать стороной, Весь замыслам страсти покорный Вновь видеть глаз вороной. Но чу! Свистящая стрела, Была смертельна рана. Над глазом нежная пята – Стрелок была Диана.

<1908>

«На просторе между двумя тучами, довольно узком…»^*

На просторе между двумя тучами, довольно узком, Облачки с криком: лови! Гонялись друг за дружкой. Но тучи сердились, Тучи шептали: смирно! ви! (Они дурно выражались по-русски.) И облачки уселись рядом, И все вместе помчались к новым ядам.

1908

«Мне видны – Рак, Овен…»^*

Мне видны – Рак, Овен, И мир лишь раковина, В которой жемчужиной То, чем недужен я. В шорохов свисте шествует стук вроде Ч. И тогда мне казались волны и думы – родичи. Млечными путями здесь и там возникают женщины. Милой обыденщиной Напоена мгла. В эту ночь любить и могила могла… И вечернее вино И вечерние женщины Сплетаются в единый венок, Которого брат меньший я.

1908

Крымское^*

Вольный размер

Турки Вырея блестящего и мимоходом всегда – окурки Валяются на берегу. Берегу Своих рыбок В ладонях Сослоненных. Своих улыбок Не могут сдержать белокурые Турки. Иногда балагурят. Море в этом заливе совсем засыпает. Засыпают Рыбаки в море невод. Небо там золото: Посмотрите, как оно молодо! Но рыбаки не умеют: Наклонясь, сети сеют. Точно ноги Шестинога, В лодке их немного. Ах! мне грустно! И этот вечный по песку хруст ног! И, наклонясь взять камешек, Чувствую, что нужно протянуть руку прямо еще. Бежит на моря сини Ветер, сладостно сея Запах маслины, Цветок Одиссея. И море шепчет «не вы», И девушка с дальней Невы, Протягивая руки, шепчет: «моречко!» А воробей проносит семячко… Ах! я устал один таскаться! А дитя, увидев солнце, закричало: «цаца!» И пока расцветает, смеясь, семья прибауток, Из ручонки Мальчонки Мчится камень, виясь, в убегающих уток. Кто-то платком машет. Возгласы: «мамаша, мамаша!» Море ласковой мерой Веет полуденным золотом. Ах, об эту пору все мы верим, Все мы молоды… И нет ничего невообразимого, Что в этот час Море гуляет среди нас, Надев голубые невыразимые… Во взорах пес, камень, Дорога пролегла песками, Там под руководством маменьки Барышня учится в воду камень кинуть. О, этот рыбы в невод лов! И крик невидимых орлов! Отсюда далеко все ясно в воде. Где очами бесплотных тучи прошли, Я черчу: В и Д. Чьи? Не мои. Мои: В и И. Когда-нибудь стоял здесь олень. Все молчит. Ни о чем не говорят. Белокурости турок канули в закат. По устенью Ящерица Тащится Тенью, Вся нежная от линьки. День! ты вновь стоишь, как карапузик-мальчик, Засунув кулачки в карманы. Но вихрь уносит песень дальше, И ясны горные туманы. Отсюда море кажется старательно выполощенным

чьими-то мозолистыми руками в синьке. О, этот ясный закат, Своими красными красками кат. Где было место богов и земных дев виру, – Там, в лавочке, – продают сыру. Где шествовал бог – не сделанный, а настоящий, Там сложены пустые ящики. И, снимая шляпу И обращаясь к тучам, И отставив ногу Немного, Лепечу – я с ними не знаком – Коснеющим детским, несмелым языком: Если мое робкое допущение, Что золото, которое вы тянули, Когда, смеясь, рассказывали о любви, Есть обычное украшение вашей семьи, Справедливо, то не верю, чтобы вы мне не сообщили, Любите ли вы «тянули», Птичку «сплю»? А также в науке «русский язык» прошли ли Спряжение глагола «люблю»? Старое воспоминание жалит. Тени бежали. И милая власть жива, И серы кружева. Ветер, песни сея, Улетел в свои края. Всё забыло чары дел. Лишь бессмертновею Я. Только. И кроме того, ставит ли учитель двойки?

1908, 909

Вырей – юг, куда уносятся птицы осенью.

Тянули – лакомство.

Сплю – небольшая совка, распространенная в южной России.

Турки нередко бывают белокурыми.

<Крымский цикл>^*

«В мигов нечет…»

В мигов нечет Кузнечик Вечер Ткет. Качались рыбалки… И женские голоса Тишины балки. Ясна неба полоса.

«Я и ты были серы…»

Я и ты были серы… Возникали пенные женщины из тины. В них было более истины, Чем… меры.

Судак

Истлели бури – блеском мелы. Проходит барин в белом, белом. Проходит в черном весь барчук. Видна гостиница «Боярчук»… Падал час предвечерне-ранний В зовущие лона, Когда в каждой девице – Диана, В каждом юноше – Адонис. Гасит песню ямщик, с облучка слезая, И вечерних ресниц слеза – я.

«Падал свет из тени…»

Падал свет из тени, Кто был чужд смятенью?.. Я истекаю степью и именем… Ищут приюта думы в нигде. Как раньше тернист круг терновника. И мир лишь падеж к слову «любовник – я». Как раньше лик мил дев… Я вечно юн, если небовеяние дев… Но кострам «алчу я» дыма нет. Я истекаю степью и именем.

«Если вы и я себя любите…»

Если вы и я себя любите, То я в вас молитвой никогда. Но синий взор в веках дар, И косит время в дубах тень.

«Тропочка к морю левее…»

Тропочка к морю левее… Я устал идти! Твой взор счастьевеет… Мир и всё – лишь и к я и ты!

«Облаки казались алыми усами…»

Облаки казались алыми усами. Мы забыли, мы не знали, кто мы сами, Мы забыли, мы не знали: двойники ли с небесами Или мы сами. Где-то далеко, где падал туман, Веет пением мам. Тает в дымчатых сумерках лес, но Еще милей туманное слово «прелестно». Ах!.. Мы изнемогли в вечной вечного алчбе! А дитя, передразнивая нас, пропищало «бе!».

«Из лавки доносится: барыш с нами…»

Из лавки доносится: «барыш с нами…» А дорога процвела барышнями. Не знают голоса мерки. Огневеют голосами в сумерках. Волосы убраны башнями шелку, Иногда курганом соломенных тканей (Весь порасцвел он алыми цветами). Беспечно роняют, что были зимою в Париже. С печалью ем свои вишни. Вижу: Здесь я лишний…

«Вечер. Тени…»

Вечер. Тени. Сени. Лени. Мы сидели, вечер пья. В каждом глазе – бег оленя, В каждом взоре – лёт копья. И когда на закате кипела вселенская ярь, Из лавчонки вылетел мальчонка, Провожаемый возгласом: «жарь!» И скорее справа, чем правый, Я был более слово, чем слева.