Том 1. Стихотворения

Бунин Иван Алексеевич

(1903–1906)

Дюны ^*

За сизыми дюнами — северный тусклый туман. За сизыми дюнами — серая даль океана. На зыби холодной, у берега — черный баклан, На зыби маячит высокая шейка баклана. За сизыми дюнами — север. Вдали иногда Проходят, как тени, норвежские старые шхуны И снова все пусто. Холодное небо, вода, Туман синеватый и дюны.

<1903–1906>

Каменная баба ^*

От зноя травы сухи и мертвы. Степь — без границ, но даль синеет слабо. Вот

остов лошадиной головы. Вот снова — Каменная Баба. Как сонны эти плоские черты! Как первобытно-грубо это тело! Но я стою, боюсь тебя… А ты Мне улыбаешься несмело. О дикое исчадье древней тьмы! Не ты ль когда-то было громовержцем? — Не бог, не бог нас создал. Это мы Богов творили рабским сердцем.

<1903–1906>

Эсхил ^*

Я содрогаюсь, глядя на твои Черты немые, полные могучей И строгой мысли. С древней простотой Изваян ты, о старец. Бесконечно Далеки дни, когда ты жил, и мифом Теперь те дни нам кажутся. Ты страшен Их древностью. Ты страшен тем, что ты, Незримый в мире двадцать пять столетий, Незримо в нем присутствуешь доныне, И пред твоею славой легендарной Бессильно Время. — Рок неотвратим, Все в мире предначертано Судьбою, И благо поклоняющимся ей, Всесильной, осудившей на забвенье Дела всех дел. Но ты пред Адрастеей Склонил чело суровое с таким Величием, с такою мощью духа, Какая подобает лишь богам Да смертному, дерзнувшему впервые Восславить дух и дерзновенье смертных!

<1903–1906>

У берегов Малой Азии ^*

Здесь царство Амазонок. Были дики Их буйные забавы. Много дней Звучали здесь их радостные клики И ржание купавшихся коней. Но век наш — миг. И кто укажет ныне, Где на пески ступала их нога? Не ветер ли среди морской пустыни? Не эти ли нагие берега? Давно унес, развеял ветер южный Их голоса от этих берегов… Давно слизал, размыл прибой жемчужный С сырых песков следы подков…

<1903–1906>

Агни ^*

Лежу во тьме, сраженный злою силой. Лежу и жду, недвижный и немой: Идут, поют над вырытой могилой, Несут огни, — вещают жребий мой. Звенят в щиты, зовут меня домой, В стоустый вопль сливают плач унылый. Но мне легко: ты, Агни светлокрылый. Спасешь меня, разъединишь со тьмой. Смотрите, братья, недруги и други, Как бог, гудя, охватит мой костер, Отсвечивая золотом в кольчуге! Смирите скорбь рыдающих сестер: Бог взял меня и жертвою простер, Чтоб возродить на светозарном Юге!

<1903–1906>

Столп огненный ^*

В пустыне раскаленной мы блуждали, Томительно нам знойный день светил, Во мглистые сверкающие дали Туманный столп пред нами уходил. Но пала ночь — и скрылся столп туманный. Мираж исчез, свободней дышит грудь — И пламенем к земле обетованной Нам Ягве указует путь!

<1903–1906>

Сын человеческий ^*

Апокалипсис, I

Я, Иоанн, ваш брат и соучастник В скорбях и царстве господа, был изгнан На Патмос за свидетельство Христа. Я осенен был духом в день воскресный И

слышал за собою как бы трубный Могучий глас: «Я Альфа и Омега». И обратился, дабы видеть очи Того, кто говорит, и, обратившись, Увидел семь светильников златых. И посреди их пламенников — мужа, Подиром облеченного по стану И в поясе из золота — по персям. Глава его и волосы сияли, Как горный снег, как белая яри на, И точно пламень огненный — глаза. Стопы его — халколиван горящий, Как будто раскаленные в горниле, И глас его был шумом многих вод. Семь звезд в его деснице, меч струился Из уст его, и лик его — как солнце, Блистающее в славе сил своих. И, увидав, я пал пред ним, как мертвый.

<1903–1906>

Сон (Из книги пророка Даниила) ^*

Царь! вот твой сон: блистал перед тобою Среди долин огромный истукан, Поправший землю глиняной стопою. Червонный лик был истукану дан, Из серебра имел он грудь и длани. Из меди — бедра мощные и стан. Но пробил час, назначенный заране, — И сорвался в долину сам собой Тяжелый камень с дальней горной грани. Царь! пробил час, назначенный судьбой: Тот камень пал, смешав металлы с глиной, И поднял прах, как пыль над молотьбой. Бог сокрушил металла блеск в единый И краткий миг: развеял без следа, А камень стал великою вершиной. Он овладел вселенной. Навсегда.

<1903–1906>

Атлант ^*

…И долго, долго шли мы плоскогорьем, Меж диких скал — все выше, выше, к небу, По спутанным кустарникам, в тумане, То закрывавшем солнце, то, как дым, По ветру проносившемся пред нами — И вдруг обрыв, бездонное пространство И глубоко в пространстве — необъятный, Туманно восходящий к горизонту Своей воздушно-зыбкою равниной Лилово-синий южный Океан! И сатана спросил, остановившись: «Ты веришь ли в предания, в легенды?» Еще был март, и только что мы вышли На высший из утесов над обрывом, Навстречу нам пахнуло зимней бурей, И увидал я с горной высоты, Что пышность южных красок в Океане Ее дыханьем мглистым смягчена И что в горах, к востоку уходящих Излучиной хребтов своих, белеют, Сквозь тусклость отдаления, снега — Заоблачные царственные кряжи В холодных вечных саванах своих. И Дух спросил: «Ты веришь ли в Атланта?» Крепясь, стоял я на скале, а ветер Сорвать меня пытался, проносясь С звенящим завываньем в низкорослых, Измятых, искривленных бурей соснах, И доносил из глубины глухой Широкий шум — шум Вечности, протяжный Шум дальних волн… И, как орел, впервые Взмахнувший из родимого гнезда Над ширью Океана, был я счастлив И упоен твоею первозданной Непостижимой силою, Атлант! «О да, Титан, я верил, жадно верил».

<1903–1906>

Золотой невод ^*

Волна ушла — блестят, как золотые, На солнце валуны. Волна идет — как из стекла литые, Идут бугры волны. По ним скользит, колышется медуза, Живой морской цветок… Но вот волна изнемогла от груза И пала на песок, Зеркальной зыбью блещет и дробится, А солнце под водой По валунам скользит и шевелится, Как невод золотой.