Том 1. Тяжёлые сны
Шрифт:
— Я подумаю, — отвечала жена, улыбаясь, как и он, холодно и любезно.
И они заговорили о другом.
Вечером нянька Федосья рассказывала в кухне молчаливой горничной Дарье и любящей рассуждать старухе кухарке Агафье о том, что маленькая барышня уж так-то полюбила играть с барыней в прятки, — спрячет личико, и кричит: тютю!
— И сама-то барыня ровно дите малое, — говорила Федосья, ухмыляясь.
Агафья слушала, неодобрительно покачивая головою,
— Что барыня, известно, ей ни к чему, — сказала она, — а вот что барышня-то все прячется, не хорошо это.
— А что? — с любопытством спросила Федосья.
Её доброе румяное лицо от этого выражения любопытства сделалось похожим на лицо деревянной, грубо раскрашенной куклы.
— Да нехорошо, — повторила с убеждением Агафья, — да и как еще нехорошо!
— Ну? — переспросила Федосья, усиливал на своем лице смешное выражение любопытства.
— Прячется, прячется, да и спрячется, — таинственным шопотом сказала Агафья, опасливо посматривая на дверь.
— Да что ты говоришь? — с испугом воскликнула Федосья.
— Верно говорю, вот попомни мое слово, — уверенно и так же таинственно сказала Агафья, — уж это самая верная примета.
Но эту примету старуха придумала сама, внезапно, и теперь, очевидно, весьма гордилась ею.
Лелечка спала, а Серафима Александровна сидела у себя, и радостно и нежно мечтала о Лелечке. Лелечка в её мечтах была милой девочкой, потом милой девушкой, потом опять прелестной девочкой, и все, без конца оставалась маминой Лелечкой.
Серафима Александровна и не заметила, как пришла Федосья и остановилась перед нею. У Федосьи было озабоченное, испуганное лицо.
— Барыня, а барыня, — позвала она тихонько, вздрагивающим, взволнованным голосом.
Серафима Александровна очнулась, Федосьино лицо обеспокоило ее.
— Что тебе, Федосья? — спросила она тревожно. — С Лелечкой что?
Она быстро встала с кресла.
— Не, барыня, — отвечала Федосья, махая руками, чтобы барыня успокоилась и села. — Лелечка спит, Господь с ней. А только я, знаете что, я вам скажу, — Лелечка-то у нас все прячется, — ведь нехорошо это.
Федосья смотрела на барыню неподвижными, округлившимися от страха глазами.
— Чем не хорошо? — с досадой спросила Серафима Александровна, невольно подчиняясь неопределенному беспокойству.
— Да так уж, не хорошо, не гоже, — сказала Федосья, и лицо её выражало непоколебимую уверенность.
— Говори, пожалуйста, толком, — сухо приказала Серафима Александровна, — я ничего не понимаю.
— Да так, барыня, примета такая есть, — вдруг застыдившись, объяснила Федосья.
— Глупости, — сказала Серафима Александровна. Ей не хотелось
— Что-ж, известно, господа приметам не верят, а только нехорошая примета, — заунывным голосом говорила Федосья, — прячется барышня, прячется…
Вдруг она заплакала, всхлипывая в голос.
— Прячется, прячется, да и спрячется, ангельская душенька, в сырую могилку, — приговаривала она, вытирая слезы передником и сморкаясь.
— Кто это тебе наговорил? — строгим и упавшим голосом спросила Серафима Александровна.
— Агафья говорить, барыня, — отвечала Федосья. — Уж она знает.
— Знает! — досадливо сказала Серафима Александровна, видимо, желая как-нибудь оградиться от этого внезапного беспокойства. — Что за глупости! Пожалуйста, на будущее время не говори мне такого вздора. Иди.
Федосья, с обиженным и унылым лицом, вышла.
«Что за вздор! разве Лелечка может умереть», — думала Серафима Александровна, стараясь разумными рассуждениями победить ощущение холода и ужаса, охватившее ее при мысли о возможной Лелечкиной смерти.
Серафима Александровна думала, что эти женщины невежественны, и потому верят приметам. Она же ясно понимала, что между детской забавой, которую может полюбить всякий ребенок, и продолжительностью его жизни не может быть никакого соответствия Она с особенным старанием старалась в этот вечер заняться чем-нибудь посторонним, — но мысли её невольно обращались к тому, что Лелечка любить прятаться.
Еще когда Лелечка была совсем маленькая и недавно только научилась узнавать маму и няню, случалось, что она вдруг сделает, взглянув на маму, плутовскую гримаску, засмеется и спрячется за плечо к няньке, у которой сидит на руках. Потом выглянет, и смотрит лукаво.
В последнее время Федосья опять приучила Лелечку прятаться, в те немногие минуты, когда мама уходила из детской; потом мама, увидев, как прелестна Лелечка, когда она прячется, сама стала играть с дочкою в прятки.
На другое утро, поглощенная радостными заботами о Лелечке, Серафима Александровна забыла о вчерашних Федосьиных словах.
Но когда она вышла из датской заказать обед и потом вернулась, а Лелечка спряталась под стол и крикнула оттуда — Тютю! — то Серафиме Александровне стало вдруг страшно. Хотя она сейчас же упрекнула себя за этот неосновательный, суеверный страх, все — таки она уже не могла позабавить Лелечку игрою в прятки, и постаралась отвлечь Лелечкино внимание на что-нибудь другое.